СТАРИННЫЙ СПОР
Что сильнее всего удивило меня, однако, в реакции большинства моих оппонентов, это практически полное её совпадение с вердиктом классической западной историографии. Два десятилетия назад, когда я готовил к изданию в Америке очень еще приблизительную версию этой книги - ей впервые предстояло тогда увидеть свет под названием "Происхождение самодержавия" (7), -- споров о природе русской политической традиции тоже было предостаточно. Но тогда ситуация выглядела куда яснее.
На одной стороне баррикады стояли, как еще предстоит увидеть читателю, корифеи западной историографии, единодушно настаивавшие на том же самом, что защищает сегодня Сироткин, на патерналистском, "азиатско-византийском" характере русской государственности. Между собою они расходились, конечно. Если Карл Виттфогель (8) или Тибор Самуэли (9) вслед за Марксом (10) утверждали, что политическая традиция России по происхождению монгольская, то Арнольд Тойнби был, напротив, уверен, что она византийская (11), а Ричард Пайпс вообще полагал традицию эту эллинистической, "патримониальной". (12) Но в главном все они держались одного мнения: Россия унаследовала её от восточного деспотизма.
Имея в виду, что по другую сторону баррикады стояли историки российские (тогда советские), которые столь же единодушно, хотя и не очень убедительно, настаивали на европейской природе русской государственности, непримиримость обеих позиций была очевидна.
Что изменилось сейчас? Непримиримость, конечно, осталась. Парадокс лишь в том, что классики западной историографии неожиданно получили мощное подкрепление. Большинство высоколобых в свободной постсоветской России встало ни их сторону. Прав оказался Георгий Петрович Федотов в своем удивительном пророчестве, что, "когда пройдет революционный и контрреволюционный шок, вся проблематика русской мысли будет стоять по-прежнему перед новыми поколениями России". (13)
Старинный спор славянофилов и западников, волновавший русскую культурную элиту на протяжении пяти поколений, и впрямь возродился. И опять упускают из виду обе стороны, что спор их решения не имеет. Ибо намного важнее всех их непримиримых противоречий глубинная общность обеих позиций. Ибо и те и другие абсолютно убеждены, что у России была лишь одна политическая традиция - патерналистская (назови её хоть евразийской, или монгольской, или византийской). Другими словами, обе стороны нимало не сомневаются в том, что за неимением лучшего термина назвал бы я, Правящим стереотипом мировой историографии. Несмотря даже на то, что Стереотип этот откровенно противоречит фактам русской истории, в которой, как я сейчас попытаюсь показать, патерналистская и европейская традиции не только живут как две души в душе одной, но и борются между собою насмерть.
ДИНАМИКА РУССКОЙ ИСТОРИИ
Более того, упустите хоть на минуту из виду этот роковой дуализм политической традиции России, и вы просто не сможете объяснить внезапный и насильственный сдвиг её цивилизационной парадигмы от европейской, заданной ей в 1480-е Иваном III Великим, к патерналистской - после самодержавной революции Грозного царя в 1560-е (в результате которой страна, совсем как в 1917, неожиданно утратила не только свою традиционную политическую ориентацию, но и саму европейскую идентичность). Не сможете вы объяснить и то, что произошло полтора столетия спустя. А именно столь же катастрофический и насильственный обратный сдвиг к европейской ориентации при Петре (на который Россия, собственно, и ответила, по известному выражению Герцена, "колоссальным явлением Пушкина").
А ведь для того, чтобы это объяснить, можно даже провести, если угодно, своего рода исторический эксперимент. Например, такой. Одновременно с Россией Петра, Екатерины и Александра I существовала в Европе еще одна могущественная империя, бывшая притом сверхдержава, Блистательная Порта, как требовала она себя именовать, в просторечии Турция. И как увидит читатель в третьей книге трилогии, она тоже пыталась модернизироваться и обрести европейскую идентичность. На самом деле весь ХIХ век пронизан отчаянными попытками Порты совершить то, что сделал с Россией Петр. Некоторым из её султанов даже пророчили судьбу Петра. Не помогло, однако. Неумолимо продолжала Турция скатываться к положению "больного человека Европы". Стать равноправной участницей европейского концерта великих держав ей так в XIX веке и не удалось. Об обретении европейской идентичности и говорить нечего.