Ведь и стремлением добиться выхода к морю оправдать эту завоевательную авантюру невозможно. Хотя бы потому, что еще в 1558 году после первого же штурма Нарва сдалась русским войскам, и первоклассный порт на Балтике был таким образом России обеспечен. Так в чем же, скажите, состояла после этого необходимость воевать еще 23 года? Так вот, этих кошмарных 23 лет, бессмысленно потраченных на разорение страны, на террор, на нелепую попытку обрести статус мировой державы, их-то можно было избежать, возглавляй тогда страну вместо "неистового кровопийцы" лидер, продолжавший осторожную, взвешенную политику его деда? Поскольку нет у экспертов ответов на эти вопросы (и, что еще хуже, они просто не приходили им в голову), то не разумно ли в этом случае действительно спросить, что было бы с Россией, не доживи "герой добродетели" до превращения в "неистового кровопийцу"?
РЕАБИЛИТИРУЯ СОСЛАГАТЕЛЬНОЕ НАКЛОНЕНИЕ
Еще более очевидно станет это, если мы примем во внимание те нереализованные исторические возможности, что были безжалостно перечеркнуты этим превращением царя Ивана. Вернемся на минуту в эпоху его деда. Описывая её, эксперт, конечно, заметит, что церковная Реформация победила в XVI веке во всех без исключения северо-европейских странах и лишь в соседней с ними России она потерпела поражение.Почему именно Россия оказалась исключением из общего правила? Если эксперт даже и задаст себе такой вопрос, ответит он на него точно так же, как и на вопрос о причинах Ливонской войны, т.е. ссылкой на историческую необходимость. Либо, как сделал, допустим, Плеханов, в "Истории русской общественной мысли", сошлется на то, что, в отличие от её европейских соседей, в России господствовал восточный деспотизм.
Правда, вынося свой приговор, Плеханов не обратил внимания на очевидное в нём противоречие. Ибо деспотизм означает тотальность государственной власти, в принципе не допускающей никаких других институтов, способных конкурировать с государственной властью. А в России Ивана III такой конкурирующий институт как раз был. Более того, оказался он тогда настолько могущественней государственной власти, что нанёс ей в 1490-е решающее поражение. Я, конечно, говорю о церкви.
Короче, все это выглядит скорее как попытка отделаться от вопроса, нежели как ответ на него. Отнесись мы к нему серьёзно, то единственный "факт", который мы сможем констатировать, состоял в том, что группы интересов, представлявшие в тогдашней России антиевропейскую тенденцию, оказались в 1490-е сильнее государственной власти. И в принципе, имея в виду, что церковь была тогда единственным интеллектуальным центром страны, а светская интеллигенция находилась в состоянии зачаточном, поражение власти нисколько не удивительно. Просто некому оказалось тогда выработать конкурентоспособную идеологию Реформации, на которую власть могла бы опереться. А поскольку в те досамодержавные времена принципиальные политические споры решались еще в России не террором, а именно идеологическими аргументами, то победа церковников была в том десятилетии, собственно, предрешена.
Сам по себе, вырванный из исторического контекста "факт" этот ничего еще, однако, не говорит нам о том, почему всего лишь два поколения спустя, в поворотный момент русской истории, оказалась московская элита до такой степени проевропейской, что для своего "поворота на Германы" Грозному, науськиваемому церковниками, пришлось буквально истребить её на корню. Это ведь тоже факт. И попробуйте объяснить его, не заметив еще одного факта, а именно стремительного возмужания светской интеллигенции на протяжении первой половины XVI века.
И едва заметим мы этот факт, как нам тотчас же станет ясно, что единственное, чего недоставало Ивану III для завершения Реформации в 1490-х - её мощное идеологическое обоснование - было уже в Москве 1550-х создано. И поняв это, мы ничуть не удивимся всепоглощающему страху церковников. Ибо окажись в момент, когда они утратили идеологическую монополию, на московском престоле государь масштаба Ивана III, неминуемо пришлось бы им распрощаться с драгоценными монастырскими землями - навсегда.