Именно для того, чтобы предупредить такое развитие событий, и нужно было им сохранить на престоле Ивана IV, легко внушаемого и готового, в отличие от его великого деда, поставить интересы своего патологического честолюбия выше интересов страны. Это и впрямь стало в 1550-е исторической необходимостью - для церковников. Для ставшей к тому времени на ноги светской интеллигенции, однако, исторической необходимостью было нечто прямо противоположное - возрождение реформаторской традиции Ивана III. А для этого московскому правительству действительно нужен был другой царь. Столкнулись здесь, короче говоря, две исторические необходимости. Исход этой схватки как раз и зависел от того, оправится ли Иван IV от смертельно опасной болезни. На беду России он оправился. Стране предстояла эпоха "неистового кровопийцы".
Видите, как далеко завело нас бесхитростное "если бы". И не такое уж оказалось оно детское. Навсегда осталась бы темной для нас без него основополагающая фаза вековой борьбы европейской и антиевропейской парадигм в русской истории. Не одно лишь прошлое между тем, но и будущее страны зависит от нашего представления об этой фазе.
Не буду голословным, вот пример. В феврале 2005 года главный конкурент Г.О. Павловского в области политтехнологической экспертизы С.А. Белковский тоже дал пресс-конференцию, где во имя "тысячелетней традиции России" требовал восстановления в стране "Православия, Самодержавия и Народности". (35) И опять-таки никто его не спросил, откуда, собственно, взялась эта "тысячелетняя традиция", что служит ему главным аргументом для предлагаемого им переустройства современной России. Между тем одного рассмотренного здесь эпизода больше, чем достаточно, чтобы не осталось ни малейшего сомнения, что до самодержавной революции Грозного царя никакой такой "тысячелетней традиции Православия, Самодержавия и Народности" в России просто не существовало. И что опираются поэтому все его планы лишь на одну из древних традиций русской государственности, патерналистскую, впервые победившую в стране благодаря "неистовому кровопийце" и, естественно, погрузившую её в пучину разорения, террора и "духовного оцепенения".
Я отнюдь не хочу сказать, что Белковский, равно как и его конкурент, -- эксперты. Их знание русской истории совершенно очевидно не выходит за пределы советской средней школы. Но все-таки и в школьных учебниках, по которым они учились, представлена была, пусть и в мистифицированном виде, историческая экспертиза своего времени. И они, как видим , попробуйте не согласиться с Эрвином Чаргоффом, действительно была напрочь лишена мудрости.
Что же касается исторического фатализма, заключенного в привычном отрицании сослагательного наклонения в истории, то всё о нем знал -- задолго до Чаргоффа -- наш замечательный соотечественник Александр Иванович Герцену. Послушаем его.
"Мы ни в коей мере не признаем фатализма, который усматривает в событиях безусловную их необходимость - это абстрактная идея, туманная теория, внесённая спекулятивной философией в историю и естествознание. То, что произошло, имело, конечно, основание произойти, но это отнюдь не означает, что все другие комбинации были невозможны: они оказались такими лишь благодаря осуществлению наиболее вероятной из них - вот и всё, что можно допустить. Ход истории далеко не так предопределен, как обычно думают". (36)
По всем этим причинам, если в следующий раз высокомерный эксперт станет при вас, читатель, декламировать, что история не знает сослагательного наклонения, спросите его: "А почему, собственно, нет?"
ПОПЫТКА ОПРАВДАНИЯ ЖАНРА
И все-таки жанр этой книги требует оправдания. Пока что я знаю лишь одно: она безусловно вызовет у экспертов удивление, чтоб не сказать отвращение. И в первую очередь потому, что переполнена этими самыми "если бы", которые, как слышали мы только что от Герцена, обладают свойством дерзко переворачивать все наши представления об истории с головы на ноги.
Я понимаю экспертов, я им даже сочувствую. Вот смотрите. Люди уютно устроились в гигантском интеллектуальном огороде, копают каждый свою грядку - кто XV век, кто XVII, а кто XX. Описывают себе факты "как они были", никого за пределами своего участка не трогают и смирились уже с последним унижением своей профессии: история учит только тому, что ничему не учит. Пусть уподобились они жильцам современного многоквартирного дома, которым нечего сообщить друг другу - у каждого своя жизнь и свои заботы. Зато живется им, сколько это вообще в наше время возможно, спокойно и комфортно. И вдруг является автор, который, грубо нарушая правила игры, заявляет, что интересуют его не столько факты истории "как они были" -- в XV ли веке или в XX - сколько история эта КАК ЦЕЛОЕ, её сквозное действие, её общий смысл. Иными словами, как раз то, чему она УЧИТ.