Подперев правой рукой голову, он, делая вид, что смотрит в учебник и в тетрадь, на самом деле до боли в глазах косился налево, туда, где сидела она. Это было мучительно. Как он мечтал прикоснуться к её коленке! Прямо на уроке, взять и положить свою руку на коричневую округлость. Но он боялся.
– Тихонов, ты дурак? – спросила бы она так, чтобы все услышали.
Или ещё хуже:
– Убери руку!
Тут он и умер бы от позора.
А вот Стаханов на задней парте ничего не боялся. Он смело, с наглым и уверенным лицом тискал Наташу Громову – делаю, что хочу. Развалившись, с жвачкой во рту, даже на математике, не робея перед грозной Ириной Александровной.
– Тихонов, глаза не сломаешь? – это был голос учительницы.
Он побагровел. Поймали!
– Ты в свою тетрадь смотри, а не в Катину, – добавила Ирина Александровна. – Учись сам думать!
Тихонов испытал облегчение – славу богу, она не поняла. Гришина, не глядя на него, подвинула ему свою тетрадь.
Весна
За окнами весна. Снег ещё не совсем сошёл, деревья не позеленели, и трава не вылезла, но в солнечном свете, в цвете неба уже угадывается обещание новой жизни. И в воздухе тоже. Хотя в нём и нет пока характерных весенних ароматов (он, кажется, пахнет горькой прелой прошлогодней листвой), от него все равно кружится голова и замирает сердце. Это запах надежды, запах любви, запах начала.
Там, за окном, бегут ручьи, волоча старую осеннюю труху по асфальту. Там прохожие чихают от солнца и добродушно матерятся, там бабушки выползли из подъездов погреться на солнышке, там ветви набухают почками. Там весна!
А здесь химия. Маленькая худая химичка с редкими волосами не любит Тихонова и считает самым тупым учеником на свете. Да, с химией он не дружит! Хорошо, что химия – последний урок на сегодня.
– Лёха, – шепчет ему друг Денисов, – пойдём после урока в парк в банки играть.
– Конечно, – отвечает Тихонов, отрываясь от окна. До конца урока пять минут. Но удивительное дело, минуты еле ползут. Обычные, нормальные – уличные – минуты идут намного быстрее. Каждая уличная минута равна примерно пяти школьным.
– Тихонов! Останься после урока, – неожиданно приказала химичка.
Поднялась волна еле слышного шёпота и разбилась у ног учительницы – так только школьники умеют управлять звуком, чтобы не слышали те, кому не надо.
Пошляк Рыбенко просипел:
– Повезло, заработаешь на пятёрку в четверти!
– Стаханов ревновать будет! – хихикнул Кислов. Это он зря сказал, химичка действительно любила Стаханова, несмотря на его полную неспособность к учёбе. Почему – не ясно, но однажды Тихонов слышал, как она прямо при нём, как будто он не человек, а стул какой-нибудь, с физичкой обсуждала Стаханова. «Миша хоть и маленький ещё, но уже настоящий мужчина. Прямо угадывается в нём это». «Да-да, – ответила физичка, – мужичок такой».
Услышав Кислова, Стаханов ответил:
– Кислый, после перемены поговорим!
Кислов резко погрустнел. Все знали, что бить его Стаханов не будет, но утомительное и унизительное выяснение отношений предстоит.
– Да, ладно, Стэхан, ты чо… – пробормотал Кислов.
Раздался звонок. Это радостная дребезжащая трель, это инь и ян, черное и белое, небо и земля – потому что один и тот же звон означает и начало урока, и его конец. Он повергает в горе, и он дарует счастье – детское безудержное счастье, когда все, позабыв о приличиях и вообще обо всём позабыв, вскакивают в первобытном экстазе и с воплями мчатся прочь. Обычно громче всех кричал Тихонов, но – не сегодня. Химичка менялась в лице, видя эту радость. Несложно было догадаться, что чем тягостнее, чем утомительнее урок, тем больше шума при его окончании. Это были как бы антиаплодисменты, показывающие учителю, чего он стоит.
Всё-таки, странно, – подумал Тихонов, – что звонок всегда одинаковый. Надо бы на начало урока ставить что-то нудное, тоскливое. Например, из оперы какой-нибудь, типа «Борис Годунов». А на конец, наоборот, праздничное и многообещающее.
Проходя мимо, к его уху наклонился Рыбенко:
– Я надеюсь, у тебя гандоны есть?
Меньше чем за минуту класс опустел. Последними, как обычно бывает, уходили отличницы, и они же были единственными, кто сказал: «До свидания, Татьяна Юрьевна!»
Вид у неё стал усталый и от этого как будто более человечный. «До свидания, девочки», – ответила она совершенно нормально, не как сука, а как обычная женщина. Это немного удивило Тихонова – ему хотелось считать, что люди всегда одинаковы, если уж гад, то всегда гад.