– Ты серьёзно?
– Конечно. Она уже, наверно, и успокоилась немножко. Так обычно бывает: человек сначала горячится, а потом успокаивается и добреет, – Тихонов старался говорить уверенно. – Просто скажи, что она тебе нравится, и все сразу норм будет.
– Ладно, – согласился Серёгин, с сомнением глядя на Тихонова.
– Ну, давай, иди.
– Ну, я пошёл.
– Ну, иди. Чего стоишь?
– Да иду я, иду…
– Давай, давай, Ромео! Надеюсь, Джульетта не оторвёт тебя яйца.
– Не, Тихон, я не пойду.
– Да ладно, шучу. Давай.
– Ок, я пошёл.
Серёгин ушёл. Тихонов подошёл к окну и стал ждать. Четырнадцатое февраля, совсем зима, город со всем содержимым – как селёдка под шубой. Всё замело снегом, мы под тяжёлым серым куполом, и уже сумерки, несмотря на середину дня. А где-то там, за этим куполом, витает в небе весна, и может быть, даже стучится в него.
И Тихонову показалось, что он слышит далёкий стук. Неужели весна? Или Субботина головой Серёгина об стену? Он не думал, что у них дело обойдётся мирно. Но хоть она выпустит пар…
Выждав десять минут, он вышел из туалета, настороженно оглядываясь по сторонам. На четвёртом этаже никого. Спустился на третий – там тоже. И на втором пусто. Но на первом он наконец увидел их.
Они стояли напротив раздевалки, держась за руки, и о чём-то мирно беседовали. Серёгин был красный, то ли от стыда, то ли от пощёчины. Он ей что-то быстро и с жаром говорил, она смотрела на него и кивала. И вдруг Субботина улыбнулась. В этот самый миг Тихонов с удивлением обнаружил, что она совсем не страшная.
8 марта
– Тихон, ну мне очень надо! Пожалуйста! – умолял Серёгин.
– Нет, не проси. Ты помнишь, что тогда было? У меня после того случая добавилось седин… И не только на голове.
– Да ладно, она потом сказала, что ей даже понравилось!
– Серый, ключевое слово здесь «потом». А в тот самый момент чуть не пролилась наша кровь.
– Ну вот ты гад…
– Извини. Да и вдохновения у меня сегодня чёта нет… Без вдохновения ничего не напишешь. Ты сам попробуй напиши!
– Я не умею.
– Вот и я сегодня не умею…
На самом деле Тихонов не был честен с Серёгиным. И Субботину он больше не боялся. Она, как говорится, сменила гнев на милость. Вот она, сила поэзии! Теперь при встрече она всегда ему мило улыбалась, вызывая ревность Серёгина. И совершенно напрасно, Тихонов не имел никаких планов на её счёт. Хотя однажды произошёл странный случай. Как-то она подошла к нему на перемене и спросила загадочно:
– Лёш, а ты когда-нибудь целовался?
И твердо так при этом поглядела ему в переносицу.
Он решил, что она сейчас его поцелует (ну и пусть, лишь бы не задушила в крепком объятии). Но невдалеке околачивался Серёгин, Гришина, да и вообще полшколы. К тому же он так смутился, что вдруг, сам не зная зачем, сказал:
– В смысле?
На этом их разговор закончился.
Так вот, сочинять для Серёгина он не хотел, потому что собирался сочинять для Гришиной. Восьмое марта нельзя было просто так проигнорировать, она бы ему не простила.
Первым уроком стояла литература – отличная возможность отдаться музам! Тем более, у Надежды Павловны случилось что-то с левой ногой – она была от ступни до колена забинтована, и она проводила урок, сидя за столом. Сегодня они обсуждали «Грозу» Александра Островского.
Тихонов раскрыл тетрадь на одной из последних страниц, взял ручку и устремил свой взор вверх. Там, под потолком, висели портреты известных литераторов. Выглядели они совсем непочтенно, потому что школьники заплевали их жеваной бумагой. Тихонов и сам принимал участие в этом акте неуважения к классикам, но теперь жалел о содеянном. Вот так, творишь, творишь прекрасное, а потом, спустя десятилетия какие-нибудь школьники вспомнят о тебе лишь затем, чтобы заплевать твой портрет.
Что ж, – подумал он, – так и должно быть! Новое приходит на смену старому и сметает его. Всё проходит. Екклесиаст, твою мать!
Повернув голову вбок, он мог видеть Гришину. Она задумчиво смотрела в окно, совсем не слушая Надежду Павловну. О чем она думает, о чём мечтает? Не о нём ли? И в этот миг ему на ум пришла первая строфа, а за ней потихоньку стали складываться и остальные. Не иначе, Музы витали над его головой, осеняя крылами! Музы благоволят влюблённым.
О, Катерина!
Как у Островского в «Грозе»
Ты имя носишь.
Что в этой взбалмошной козе? –
Меня ты спросишь.
Да, ничего.
Тебе в подмётки
Она, конечно, не годится.
Я предложил бы ей колготки
Чтоб удавиться.
Но ты прекрасна!
Нету слов,