— А если не хватит? — спрашивает Гриша Чумаков.
Поль кивает:
— Убогому простят. К сожалению, человечество сделало ставку на научное познание и получило войну, потому что наука имеет существенный недостаток, она разрушает все, что изучает: живую клетку, атом — все. — Поль усмехнулся, уголки опущенных губ дрогнули. — Разрушая, не станешь мудрее. Что может рассказать об уюте дома груда кирпичей и черепицы?
Мы молчим, и Поль продолжает:
— С некоторых пор я ясно представляю себе начало этого пути. Ева, растрепанная, с испачканным лицом и глазами, опухшими от постоянного сна, срывает и дает попробовать Адаму яблоко с дерева Познания Добра и Зла… Только было там, мне кажется, два сорта яблок. И Ева спросонок ошиблась… Так что все это, ребята, не так просто. Наговорил я вам тут, a? Ну а теперь спать. У вас впереди зачет.
Спать… Но заснуть я еще некоторое время не могу. Казалось, стоит закрыть глаза, и Морфей подхватит мое бренное тело и унесет куда-то на берег Леты, на этот берег, откуда я еще смогу вернуться завтра утром. Но мысли о зачете и презумпции выживаемости будоражат мое воображение, пока шум елей не сливается с шумом ветра, поднятого крыльями Морфея надо мной, сознание тускнеет и отключается.
2
Утром мы не застали Поля. Он ушел к базовому лагерю, оставив на тлеющих углях котелок с завтраком для нас. Зачем он поднимался к нам навстречу в горы? Чтобы последний раз побыть с нами вне Школы и помянуть своего друга?
В свете утреннего солнца все кажется по-другому. Тучи за ночь рассеялись. Сырое тепло поднимается от усыпанной хвоей земли, как бывает в апреле. После завтрака мы сворачиваем палатку, грузим последний раз рюкзаки и начинаем спускаться к базовому лагерю сквозь зону весны к зоне лета, навстречу цивилизации.
Спуск занимает часов шесть, которые мы преодолеваем большей частью молча, изредка перебрасываясь отрывочными фразами, чтобы выбрать более безопасный путь.
Я думаю о зачете. Собственно, не поздно пойти на попятную, это лучше, чем подвести свою пятерку за сто десять световых лет от Земли, но мысль эта так зыбка и держится на такой далекой периферии сознания, что я ее почти не замечаю, лишь чувствую ее присутствие. Она где-то здесь, она никуда не делась от меня, только за пять лет тренировок спряталась поглубже, ушла с кожи, потерявшей способность браться пупырышками от страха, в кости и костный мозг. Пятерка сдает зачет вся вместе или проваливает его как один человек. Если кто-то оказывается слабее и не выдерживает, диплома не получает никто. Правда, ситуационное тестирование на девяносто процентов исключает отрицательный результат, однако…
За годы учебы в Днепропетровской Астрошколе я наслушался самых разных баек о зачете предостаточно, обычно лежа после отбоя в темноте с широко раскрытыми глазами. Перлы курсантского фольклора… Большинство сюжетов с параноидальным упорством вращалось вокруг Красной кнопки. Эти два слова произносились с уважением чуть ли небольшим, чем имя Президента Академии Наук. События рассказов могли разворачиваться где угодно: в ядовитых болотах Плейстоцена-2, где в сумерках из бездонных трясин вместе с пузырями поднимаются слепые членисторотые черви, а от гнуса нет спасения ни днем, ни ночью… В кольцах Зевса или Эмморана, где визуальные датчики мезонатора к концу недели сходят с ума от нестерпимого блеска ледяных скал… Или в окрестностях Белой Дыры… Но Красная кнопка оставалась как бы моментом истины. Я услышал о ней чуть ли не в первый день занятий.
Все группы, сдававшие зачет по выживаемости, оснащались нейтринным импульсатором с Красной кнопкой. Использовать его можно было только однажды — в критической ситуации, чтобы вызвать рейдер спасателей. Соль заключалась в том, что группа, воззвавшая о помощи, считалась зачет не сдавшей, а поскольку повторного зачета не предусматривалось, могла либо довольствоваться дипломами техников, либо искать себе другую профессию. Но это еще не все про Красную кнопку. Помощь приходила с большим опозданием, как правило, через трое-четверо суток. Сюда входило время распространения сигнала, время на разгон и торможение спасательного рейдера. Поэтому нажимать Красную кнопку, вдыхая последние литры кислорода или дрейфуя над гравитационным горизонтом сферы Шварцшильда, совершенно бесполезно.
С другой стороны, я слышал о трагедиях, когда, например, группа, оставленная на экваторе Ферры, отчаявшись уйти с пути миграции Королевских Шершней, рой которых стекает на равнину подобно грозовому облаку, включала аварийный импульсатор, а то оказывались не Шершни, а безобидные трутни, гонимые по краю зоны миграции Королей. Или случай, когда мезонатор зачетников наткнулся в системе Антареса на Берсеркер. Дежурный пилот, парень, ничуть не лучше и, наверное, ничуть не хуже, чем я, нажал Красную кнопку, а потом, опомнившись, включил тревогу по кораблю. Каким-то чудом ребятам удалось подбить этого допотопного кретина и выйти в зачетный сектор, но диплома они так и не получили. По неофициальной статистике, каждая десятая группа нажимает Красную кнопку, предпочитая дипломы техников братской могиле. Примерно столько же — десять процентов курсантов — получают жестокие травмы или даже увечья на зачете.
— Васич! — услышал я окрик Алексея.
— А?
— Что ты думаешь по этому поводу?
— По поводу чего?
— Привала. Ну, ты даешь! Витаешь в облаках, что ли? Последний привал в горах.
Я оглянулся вокруг.
— Отличная поляна. Привал так привал.
Мы сбросили рюкзаки и улеглись головами внутрь круга, закинув на рюкзаки ноги, чтобы дать отдых измученным мышцам. Некоторое время мы молчали, подставив лица под солнечные лучи и наслаждаясь ощущением того, что мир перевернулся и ничто не давит на позвоночник и плечи.
Мы достигли уровня смешанного леса, оставив позади сумрачные хвойные гиганты, значит, высота была никак не больше тысячи двухсот метров, и оставалось идти совсем немного.
Воздух заметно потеплел. Разнотравье и цветы пестрым ковром покрывали склон. Ветер смешивал тонкие струи запахов, от нескольких глубоких вдохов которых начинала кружиться голова, а может, голова просто кружилась от обилия кислорода.
Чего-то явно не хватало на этом лугу для полной идиллии. Жужжания насекомых! Ни тяжеловесные шмели, ни легкие бабочки не могут подняться выше километра над уровнем моря. Но, если закрыть глаза и погрузиться в нирвану запахов, вполне можно представить себя где-то около Аскании-Новы. Отец мне однажды сказал, что растения разговаривают с нами языком ароматов. Цветущий весной сад поет от счастья, а мы не понимаем этого, не слышим и летим к другим звездам, чтобы там раскопать какую-то трижды мертвую пирамиду, исцарапанную полустертыми символами, и остаток жизни ломать над их расшифровкой голову.
Гриша закатал штанину и начал аккуратно сматывать эластичный бинт с колена. Лицо при этом у него было сосредоточенное, словно он занимался работой, от которой зависело, по меньшей мере, благосостояние человечества. Я с удивлением поймал себя на мысли, что Гриша, как ни странно, выглядит сейчас, пожалуй, лучше, чем кто-либо из нас. Никакой печати изможденности на лице, лишь легкая небрежность в прическе (сами понимаете, походно-полевые условия), темный румянец на чистой коже… Когда ж это он успел? Умывался снегом, что ли?
— Как твоя нога? — спросил Алексей.
— Лучше.
Гриша смотал бинт до конца и некоторое время придирчиво рассматривал огромный сочный синяк рядом с коленной чашечкой. Аристократический мраморный лоб (который еще вчера был скрыт под вязаной шапочкой типа «любимому внучку от бабушки») сейчас наклонен именно в той пропорции, что безотчетно выражает уважение вассала перед сувереном.