Он отворачивался к своему столику, предоставляя пациенту прокрутить в голове ситуацию. Он не подгонял события. Есть много признаков, чтобы определить, ляжет ли к его ногам заветный паркет.
После того, как переглядишь тысячи раскрытых ртов, насмотришься на десятки тысяч зубов, намотаешь вокруг кресла сотни километров, сотрешь подошвами узор на линолеуме в кабинете, насверлишь столько, что можно пробурить нефтяную скважину, – после всего этого станешь разбираться в людях. Кофман имел деликатные проблемы со здоровьем и предпочитал работать стоя. А если ты целый день работаешь на ногах, то обувь обязана быть удобной. И обувь занимала далеко не последнее место в его шкале ценностей. Поэтому, относясь к выбору обуви крайне ответственно, Кофман ценил Веню.
–
Такому мастеру, как Веня, – признавался он Полянскому, – я сделал бы прекрасный мост чисто по таксе. И еще бы доплатил.
Но он это говорил из любви к искусству. Он не рвался к Вене. Директором магазина «Обувь» была Тамара Ивановна. Женщина немолодая. И зубы у нее были не очень.
А Веня, в свою очередь, не рвался к Кофману. На зубы он не жаловался. И за всю жизнь нажил три пустяковые пломбы, и коронку где-то в глубине рта. И если Веня вдруг вспоминал Кофмана, это выходило между делом, совсем не из-за зубов, а скорее из-за подвижности языка. Например, Веня говорил клиенту, к которому питал доверие,
– Вы знаете, у меня за стеной живет баянист. Мало ему дома культуры. Нет, он еще и в квартире баянит. Слава богу, что не буянит. Но кто хочет, чтобы у него за стеной жил Ойстрах? Я дома каблуки не прибиваю, потому что соседям нужна тишина, – Веня задумывался на минуту, – Вот тут в стоматологии неподалеку работает врач. Я одной его соседке делал туфли. Жаловалась, их запилил своей бормашиной.
Кофман, и Веня, можно сказать, были знакомы заочно. В мире, устроенном рационально, на Кофмана хватало зубов помимо Вениных, а на Веню хватало ног помимо Кофмановских. Иногда один в разговоре упоминал другого. Но не возникало такой жизненной ситуации чтобы, они нуждались друг в друге. Хотя, у Вени зуб ныл. Но он не любил бормашину и терпел. И все же боль погнала Веню в поликлинику. Он пришел спустя месяц, как умер Кофман. И Полянский, поглядев в рот, произнес знаменитую кофмановскую фразу:
– Где же вы раньше были?
Что он имел в виду? Состояние Вениного зуба? Или то, что Кофмана уже нет? Но Полянский не испытывал пиетета по отношению к Вене. И Вене пришлось походить и посидеть в очередях и может бить пожалеть о Кофмане.
Когда Веня, наконец, появился у кладбища. Сергей, готовый отчитать его за непунктуальность, увидел, как тот постарел, и промолчал.
– Вот теперь вся бригада в сборе, – удовлетворенно сказал Дима.
Когда-то центральное городское, а проще, старое кладбище, располагалось, как и должно быть, на окраине. Но город рос и охватил его со всех сторон. На старом кладбище уже не хоронили. Или скорее, за просто так уже не хоронили. А попадающиеся среди старых могил свежие захоронения, являлись теми редкими исключениями из правила, которые только подчеркивают народную мудрость, выраженную в поговорке, в тесноте, но не в обиде.
Кладбище, видно еще при самой его закладке, то есть, давным-давно, было организовано разумно. Старые еврейские могилы все рядом. Значит, изначально им был выделен отдельный, уголок. Даты свидетельствовали, что и в далекие проклятые годы культа личности и прочих перегибов, а может быть и проклятого самодержавия, евреи в городе жили. И умирали. И логика подсказывала хоронить отвергнувших Христа в дальнем углу. В перестройку хлынула волна еврейских отъездов, для захоронений не осталось контингента. До поры до времени еврейский уголок почти не тревожили новыми захоронениями. Но земля на кладбище стала дефицитом. Рыночный принцип диктовал новые правила, если могила захирела, стала бесхозной, отдай старую площадь новеньким. Уход за могилами полностью лег на родственников. Многие старые еврейские могилы захирели. Родня поразъехалась. И Диме, как местному представителю еврейства представители кладбищенской администрации как-то прозрачно намекнули, что запущенные могилы могут быть экспроприированы для новых захоронений. Дима решил поднять добровольцев на зачистку еврейского уголка.
Забывшие о пиле дубы и акации погружали это место в тень. В углах оград, куда ветром наметало охапки старых листьев, многослойный пирог старой листвы даже летом до конца не просыхал. И воздух, задерживаемый разросшимися кустами, казался влажным и настоянным на мокрых прелых листьях и старых стручках акации. Кусты, пронизавшие ветками ограды, мешали посетителям, словно сопротивляясь их нежеланному приходу. Вездесущий плющ и мох сочным зеленым ковром покрыли старые плиты. Плющ опутал, заплел ограды и калитки и не давал открыть калитку. Одним словом полное запустение, и решительное сопротивление природы. Посетителей на кладбище было мало. А в том месте, куда привел их Дима, не было вовсе.