– У любого есть тайна, – улыбнулся Веня, – У меня тайна, у вас тайна, даже у Ленина, изученного с ног до головы, есть тайна.
– У меня нет тайн, – заявил Сергей обиженный Вениными словами.
– Ну, вы просто удивительный человек. Если нет тайн, скажите, куда вы так торопитесь, что прямо нетерпеж. Выходной день, кладбище. Куда торопиться?
– У меня есть дела,– ответил Сергей.
– Какие дела в выходной? Мы и так нарушаем еврейскую заповедь. Не чтим субботу. Нам простительно, не чтим на еврейском кладбище. А у вас еще работа? Куда вы торопитесь?
– Вам то что?! – Сергей произнес достаточно резко.
– Вот вам и тайна, – покачал головой Веня, словно врач обнаруживший причину болезни, – Ну, так вот, вы помните, когда у нас поставили памятник Ленину? Вы думаете, он тут от сотворения мира стоит. Совсем нет. Горком уже стоял, дома, в которых тогдашняя элита жила, включая Райхельсона, тоже стояли, и дом культуры напротив горкома стоял. И даже доска почета была. И в центр этого великолепия просился памятник. А кому как не Ленину поставить памятник напротив горкома. Без него горкомовские чувствовали себя как-то неуютно. И вот, наконец, дозрели до памятника. Да такого, что Александр Моисеевич, выйдя на балкон, мог поглядеть Ленину прямо в глаза, даже чуть свысока. Торопились сдать памятник к двадцать второму апреля, ну не в самый день, а в последнее воскресенье перед датой. Приносит жена Райхельсона туфли в починку. Ей, мол, нужно туфли привести в порядок к ленинскому дню, их, мол, зовут на торжественное собрание в гортеатр. И говорит заодно, что за день до собрания, состоится открытие памятника. И даже сообщает, что на балконы их дома, те, что выходят на площадь, навесили плакаты. А я, по глупости, пришел домой и ляпнул своей Валюхе про памятник. А ее как переклинило – попросись к Райхельсонам посмотреть на открытие памятника. Я и так и сяк, неудобно напрашиваться к почти незнакомым людям. А она свое – попросись да попросись. Ты туфли ей делаешь. Я ей говорю, существует субординация. Я им делаю туфли, но не рассиживаю у них на балконе. А ей на субординацию начхать. Она говорит, какая субординация, если вы одной нации. Я, говорит, не могу их просить. А ты уж можешь, как еврей еврея. Ну, я так выложился с туфлями мадам Райхельсон, что она чуть не прослезилась. Ну, тут я и заикаюсь насчет памятника. А она только повела плечом, и говорит:
– Ну, если вашей жене это мероприятие кажется увлекательным, приходите. Только приходите заранее, а то вход во двор могут перекрыть.
А день тогда выдался чудесным. Май на носу, и все уже в предвкушении праздников. На площади полно народу. Все балконы на домах вокруг площади забиты людьми. Кругом милиция, дружинники. Оркестр играет. Настроение праздничное. На входе в подъезд висит листок с предупреждением, чтобы на эти выходные никакое белье ни за балкон, ни на балкон не вывешивать. Да кто же вывесит, когда балконы забиты зрителями. Наверное, под это дело с балконов и бельевые веревки убрали.
На балконе у Райхельсонов он с женой, я с женой, и его приятель с женой и сыном лет шести-семи. Мы, как порядочные, свою мелюзгу у тещи оставили. Если учесть только вес моей Валентины Петровны да жены Райхельсона, есть уже опасения, что балкон рухнет. А в большой комнате Райхельсонов, той самой, откуда выход на балкон, накрыт праздничный стол. По случаю торжества. Совершенно некстати для меня с женой, потому что мы пришли с пустыми руками, даже без цветов, не на застолье, а только на балконе постоять.
Мы стоим на балконе, и на третьем этаже, под нами, тоже дополна набитый балкон, а под ними тоже. И над нами. Кругом битком набитые балконы. Мальчика пропустили к перилам. Хотели, чтобы ему все было видно, а перила плакатом так закрыты, так что ему нужно тянуться, чтобы что-нибудь увидеть. Специально для грузной жены Райхельсона был вынесен на балкон мягкий стул. Так мадам Райхельсон на стул не села, а поставила мальчика на него, чтобы ему было лучше видно. Мать придерживает мальчика, которого трясет от напряжения.
– А где же памятник? – спрашивает мальчик. Мать ему объясняет, что памятник еще под полотном, – А зачем под полотном? – спрашивает мальчик.
– Так положено, – терпеливо поясняет его мать. Но мальчик никак не может понять, зачем памятник прятать
– Чтобы памятник увидели все одновременно,– попытался объяснить Райхельсон.
– А зачем, чтобы все одновременно, – мальчик оказался дотошным.
– Если все памятник увидят одновременно, – говорит Райхельсон, – Сильнее эффект будет.
– Что такое эффект?
– Ну, это как…. что-то такое….эффектное, то есть… – и Райхельсон вместо слов помахал в воздухе рукой, как дирижер, и замолчал. Побоялся, что не будет конца вопросам. И мальчик замолчал, наверное, размышлял, что такое эффект.