Перед памятником¸ в ногах у Ленина сооружен помост с трибуной. Там стоит руководство, и оттуда, перед тем, как сдернуть полотно, толкают речи. Райхельсона в этот раз туда не позвали. Но он в курсе всех тонкостей. Рассказывает, как в горкоме долго обсуждали и решали, какой памятник нужен городу: в пальто или в костюме, с вытянутой вперед рукой или с вложенной в карман. С вытянутой рукой дороже. Потом он докладывает нам, кто стоит на трибуне. И мы по его тону ощущаем, что он с многими шишками на короткой ноге. И проникаемся сознанием, какого полета птица Саша Райхельсон. А мальчик сбивает всю торжественность, заладил свое: когда же, наконец, откроют памятник. Перебивает Райхельсона. И это его злит. У Райхельсона по его годам могли быть внуки, но у них детей не было. Никакого опыта общения с детьми.
Мальчик своими вопросами бесконечно перебивает Райхельсона. И тот уже поглядывает на него сурово. И вот заиграл военный оркестр. Это как в цирке, когда барабанная дробь – сейчас начнется. Мальчик напрягся еще больше. Оркестр стих, грянул салют, потянули за веревки. Полотнище съехало на землю. И появился памятник. Без вытянутой руки. Все на площади и на балконах зааплодировали. Все, но не мальчик. Он был ужасно раздосадован.
– И это все? – воскликнул он с отчаянием.
– Что значит все? – удивился Райхельсон.
– Памятник плохой.
И говорит так громко и отчаянно, что с соседних балконов посмотрели в нашу сторону. Даже снизу головы задрали. Тогда Райхельсон шагает в комнату и манит пальцем мальчика оттуда. Мальчик уходит с балкона, и слышу, как Саша с ним проводит беседу.
– Ты что это? – говорит Райхельсон, – Я уважаемый в городе человек. Кругом уважаемые люди. А ты на балконе, где тебя все слышат, и такое говоришь. Чем тебе памятник не угодил?
– Такого Ленина я сто раз видел, – сказал мальчик.
– А какого же не видел? – удивился Райхельсон:
– Хотя бы с мечом.
Райхельсон усмехнулся. А мадам Райхельсон, мудрая женщина, и с хорошим слухом, так, что она все слышала, зашла в комнату и слышу, говорит мужу:
– Саша, сделай милость, успокойся. Ты сам виноват.
– Я-то чем виноват?
– Ты руками махал: эффект, эффект. Вот тебе и эффект.
– Я виноват? А ты представляешь, какие могут быть последствия?
Все уже вошли в комнату и родители мальчика выглядели так, словно их сын разбил дорогую вазу.
– Последствия? – усмехнулась жена Райхельсона,– Не те времена,
– Это для него не те времена. Ему ничего не будет. А для меня те самые времена. Я на передовой, на боевом посту.
Родители мальчика засобирались, но мадам Райхельсон сказала:
– Знаете что, не дурите. Нашли, на что обращать внимание.
И на эти слова Райхельсон обиделся, потому что получалось, это на то, что он на боевом посту, не стоит обращать внимание. Сели за стол. Через раскрытые двери балкона плывет музыка с площади, тонкие балконные занавески колышет легкий сквознячок, в центре стола в хрустальной вазе стоят сочные алые тюльпаны, а в хрустальные вазочки на столе уложены такие деликатесы, каким самое место на стол члена горкома. Первые несколько минут обиженный сидел букой. Все старались шутить, чтобы его развеселить. А он даже не стал разливать, как положено хозяину. И его жена говорит:
– Вы уж, Веня, разливайте водку, если Александр Моисеевич бастует. На обиженных воду возят. А не обиженные водку пьют.
Райхельсон, посидел-посидел, немного успокоился. Опрокинул раз, другой. А разговор не помню, о чем шел. Обо всем понемногу. А я же сказал, что он был сам себе синагогой. И давай он гнать про евреев. И отец мальчика заявляет, что русские ни в чем не провинились перед евреями. И не стоит про евреев при ребенке. И Райхельсона понесло. Родители мальчика засобирались. И мы с Валентиной решили собираться. Ей то, русской, зачем слушать Сашины излияния? Райхельсон в штыки, не пускает. Ну ладно, посидели еще. Райхельсон рассказывает, как его на службе прижимали по национальному признаку. Я ему напоминаю, что он до полковника дослужился. А он в ответ, что он по его заслугам мог быть генералом.
Вышел он нас провожать. Жена сколько ни уговаривала остаться дома, не помогло. А она осталась. Ей с ее весом и больными ногами ходить – мало удовольствия. А Райхельсон, попрыгунчик, идет между мной и Валей, и что-то ей намурлыкивает, что я не слышу. Идти нам нужно на ту сторону улицы, а он нас тянет на площадь, прямо, под Ленина. Посмотреть на памятник. Подошли к памятнику. Он и заявляет:
– А вы знаете, что Ленин – еврей?