И еще он пишет. Любит писать — страсть. Его однополчанин Агапов живет в Москве, в Мытищах. Отец поехал к нему. Посидели, повспоминали. Агапов за вечер две фляги вина усидел, хотел за третьей идти, да отец отговорил. А когда Агапов провожал отца на станцию, то по дружбе показал ему «природный источник»: на путях, у въезда на сливной пункт винкомбината, стоят без присмотра цистерны с вином. «Очереди своей дожидаются, — пояснил Агапов. — Соображаешь?» Ну отец и сообразил. Поднял шум, написал в газету. «Почему бы не продлить железнодорожную линию и не ввести ее на территорию винкомбината? Затраты на строительство быстро окупились бы за счет экономии на бесконтрольных утечках», — подсчитал, не поленился. Ветку продлили, утечки прекратились. Но прекратилась и его дружба с Агаповым.
А сейчас отец пишет мемуары. «19 июля группе наших бомбардировщиков Пе-2 в сопровождении истребителей предстояло нанести удар по фашистским танкам. Решено было обрушиться на врага в районе озера Черного…»
Иногда проснешься ночью и видишь: горит настольная лампа в «отсеке», отец сидит в наброшенном на плечи кителе и строчит, строчит. «Когда же ты спать будешь?» — спрашиваю его. «Э, дочка, успею еще… Знаешь поговорку — к спящему счастье не приходит».
О каком счастье он еще мечтает?
Вот пачка писем, аккуратно перевязанная тесемкой. «Личные» — написано его рукой на пожелтевшем листке. В основном переписка с друзьями-однополчанами. В списке было около сотни фамилий. На почту за поздравительными открытками он ходил с хозяйственной сумкой. Впрочем, это было раньше. Теперь перед многими фамилиями — крестик. Значит, нет человека, некого поздравлять…
Может, и отцу уже недолго свои мемуары писать? Может, зря я его так… Но ведь он же сам! Сам! Я и слова не успела сказать. «И в мыслях не поимела», — как говорит наша лаборантка Сонечка. «Мне будет там даже веселее, ветераны народ неунывающий», — сказал. И я согласилась. Не стала ни спорить, ни отговаривать. Слишком быстро, наверное, согласилась. А что мне оставалось делать? Закономерный процесс развития сообщества. «Сукцессия», как говорят наши экологи, — смена фаз. Моя биология позволяет сделать вполне объективные выводы по чисто житейским ситуациям.
Звонок! Наверно, Валерка снизу звонит.
— Алло! — кричу в трубку. — Ах, это ты, отец. А я только что о тебе думала… Нет, я часто о тебе думаю, почти всегда. Когда не думаю о Валерке, думаю о тебе… Все хорошо. А у тебя?.. Что гремит? Ах, «музыка боевая»… Ну-ну, ты у меня всю жизнь был молодцом. «Бравый майор Греков»!.. Нет, убираю, скоро Валерка придет. Я так счастлива, папа, так счастлива!.. Что? Плохо слышно! И ты тоже?..
«Нет, все же хороший у меня отец, очень, очень хороший». «Я рад за тебя, дочка», — сказал на прощанье. Может, и одиноко ему там, а ни словом не обмолвился. Не стал портить мне настроение. Господи! Как все в этой жизни сложно! Но что это я закупоренная сижу? Распахнула окна, и в комнату ворвался аромат черемухи. Прямо под окном растет. За второй этаж перемахнула. В этом году она какая-то особенно буйная.
По «Маяку» музыка грянула. Самые современные ритмы. Я даже потанцевала немного перед зеркалом. Ничего, получается. Отцу, правда, это никогда не нравилось: «Крутят тазом — что тут красивого? Вот раньше умели танцевать!» — «Ну, разумеется, раньше! Раньше и дождь, и снег был другой, правда?» — «Правда, — соглашался отец. — Без радиоактивных примесей…»
— А теперь послушайте марши советских композиторов, — потребовала дикторша «Маяка».
Что ж, можно и марши. Они тоже соответствуют.
— «Марш нахимовцев». Исполняет хор мальчиков Дворца культуры «Электролит».
«Хор мальчиков…» У отца при этих словах неизменно наворачивались на глазах слезы. «Ты чего это, па?» — спрашивала я. Но он только отмахивался. А потом как-то сказал: «Хор мальчиков! Подумать только: целый хор! Как представлю этих маленьких мальчиков в белых рубашечках с короткими рукавами, в белых колготках и в шортиках… Много-много тоненьких детских ножек в одинаково белых колготках, подпирающих одинаково темные шортики… И эти тоненькие детские голоски…» — И отец, как ребенок, заливался слезами.
Но я-то знаю, что он вспоминал в эти минуты. Тех мальчиков, которые выползали из-под руин детского дома. И особенно того, которого отец не успел донести до медпункта… Этого он мне никогда почему-то не рассказывал. Я прочла в его воспоминаниях. Почему не рассказывал? Странный все же был у меня отец. Но почему был? Он и сейчас есть, и не так уж далеко, меньше часа электричкой. В любой момент можно махнуть навестить…