Ho когда за сорок минут до обеденного перерыва оказалась в длинных гулких коридорах НИИ, почувствовала себя как на раскаленной сковородке. Подсматривать из-за угла — не в ее правилах. И вдруг… узнает Кирилл? Он ей никогда этого не простит. Пробежала какая-то светловолосая девушка, похожая на Викторию, и она быстро спряталась за колонну. А потом заперлась в туалете и унизительно отсиживалась там.
Может, уйти? Может, зря она вмешивается? Все же первая любовь! У Кирилла, конечно. Эта небось опытная, знает, как действовать. Дала сыну вкусить первых радостей — самых, как известно, острых — и теперь может делать с ним, что хочет. И от института отговорить, и в его квартиру прописаться. А потом турнуть их обоих — и ее и Кирилла. Размены, разъезды. Потому что на кой ей муж, который не сможет ее обеспечить. А Кирилл не сможет, тут и сомневаться нечего. Потому что сколько он будет зарабатывать без специальности? А если в институт поступит — то тем более. На студенческую стипендию не больно-то разгуляешься.
А вдруг не из-за квартиры? Вдруг у них и правда любовь?
Да какая ж может быть любовь с такой разницей лет?! Что она, совсем совесть потеряла?
А может, все же не вмешиваться? Пусть Кирилл сам разберется.
Но он же еще дите! Ослепленное первым чувством. Он же не видит, какая она на самом деле. Для него она — вся из солнечных брызг и морской пены. А когда увидит, будет уже поздно. Появятся пеленки, тут уж разбираться некогда. Еще и мать будет ругать, что вовремя глаза не раскрыла. Я-то, мол, глуп был, а ты-то куда смотрела?
И она пошла в институтскую столовую, тихонько пристроилась в хвост длинной очереди. Долго ждать не пришлось. Виктория появилась вскоре и, к счастью, ее не заметила: женщин, тем более пожилых, она, похоже, вообще не замечала. Подлетела к какому-то не сильно состарившемуся мужику с плешью, который подходил к кассе, сунула ему рубль: "Выбей рассольник и шницель. И запеканку". Побежала к буфету. Там тоже пристроилась без очереди. Втиснулась перед каким-то долговязым. В общем, та еще девица. Елизавета Антоновна другого и не ждала. Ей стало больно за сына: попасться на удочку этакой… Эх, дурачок, дурачок! А она-то еще угрызалась: вмешиваюсь, лезу в святая святых!
Виктория между тем приступила к обеду. В буфете она взяла еще и салат, яйцо под майонезом и шоколадку "Цирк" за тридцать пять копеек. Да, аппетит у нее будь здоров! Тут и двух зарплат не хватит, не то что Кирюшкиной стипендии.
Но каждое облако имеет светлую подкладку — Виктория пересидела всех поклонников, которые быстро справились со своим скромным меню и отвалили. И к тому времени, когда Елизавета Антоновна подсела к ней с чашечкой кофе, Виктория была одна.
— Здравствуйте, — начала Елизавета Антоновна чрезвычайно вежливо. — Я — Кирюшина мама.
Ох, как она вспыхнула! Лицо, шея, уши враз пунцовыми сделались.
А Елизавета Антоновна великолепно владела собой. Весь разговор провела в спокойном, доброжелательном тоне. Не сбилась ни на укор, ни на раздражение. И была очень горда собой, когда на прощание подала ей руку. Нет, Кирюша ни в чем не смог бы упрекнуть ее. Ни в чем. Даже когда Елизавета Антоновна спросила об аспирантуре, это вовсе не выглядело угрозой. Она ведь не стала намекать, что для поступления в аспирантуру, куда Вика нацеливалась, понадобится характеристика, заверенная институтским треугольником. А не дрогнет ли у этого треугольника рука, когда они прочтут обязательную фразу: "Морально устойчива, в быту скромна"? Нет, ничего подобного Елизавета Антоновна не говорила. Лишь ненавязчиво поинтересовалась: "Как дела с аспирантурой?" И все. Вполне объяснимое любопытство не совсем стороннего человека. Но Виктория, кажется, усекла — не глупая ведь.
Да, эта штучка тоже не лыком шита. Так невинно сумела распахнуть свои серые глаза — нет, довольно красивые глаза, надо отдать ей должное, — когда Елизавета Антоновна попросила ее (мягко, без нажима) не очень отвлекать Кирюшу от занятий: у него, дескать, такой ответственный сейчас период, конец года, подготовка к поступлению в институт и так далее. "Что вы! — воскликнула та, покраснев, — зря вы на что-то намекаете. У нас с Кириллом чисто дружеские отношения. — "Чисто дружеские"! — Елизавета Антоновна аж крякнула. Этой ли… о чистоте говорить! Но хоть краснеть не разучилась. — Мне казалось, я ему помогаю, — продолжала Виктория. — Рассказываю о его будущей профессии — я ведь тоже математик. Последнее время он почему-то охладел к учебе…" Посмотрела на Елизавету Антоновну, но та ничего не ответила, сдержалась. Хотя одному богу известно, чего ей это стоило. Подумать, какая нахалка! На что намекает? Охладел! Не из-за вашего ли чрезмерного опекунства и бдения, дорогая мамаша? Так это надо читать. Кто дал этой соплячке право вмешиваться в ее отношения с сыном? В чем-то упрекать ее, мать, которая его выкормила и воспитала. Одна, без отца. Всю жизнь ему посвятила. Но Кирилл ей тогда тоже бросил: "Ты меня лишила детства". "Легкость суждений — свойство молодости, — вздохнула про себя Елизавета Антоновна. — Надо переждать. С возрастом поумнеют".