— Отъебись, кретин, не тебе меня исповедовать! Не в чем мне каяться!
У хрустального гроба стоял опешивший поп, а заменяющий в нем Вождя Революции сидел и потрясал крепко сжатыми кулаками, лицо его снова побагровело.
— Священника обругал зачем-то… — вздохнула какая-то пожилая женщина и покачала головой.
— Помереть боится, известное дело! — сообщил поклонник Жириновского в сине-желтой кепочке. — Не хочет думать даже об исповеди предсмертной. Да и то сказать, ведь прав он, за то, что он для России сделал, Бог ему и так всё простит!
— И Аламжу моего? — недоверчиво спросила с другого конца зала небольшая черноволосая женщина с монгольским лицом, узкие глаза ее внезапно распахнулись, в них зажегся какой-то странный огонек.
— И Аламжу твоего! — убежденно ответил кепочка.
Александр хотел спросить, уточнить, что за Аламжа и что с ним случилось, хотя, конечно, это было всем очевидно. Но не успел, женщина вскочила и решительным шагом подошла к священнику, все еще стоявшему у саркофага:
— Есть ему в чем каяться! Аламжу моего он угробил! А вот этот, — она резко указала на кепочку, и тот сжался от неожиданности, — говорит, что Бог твой ему, — вторая рука вскинулась в сторону саркофага, — все и так простит: ведь он о России заботился. Так это?!
Женщина так и осталась стоять перед священником, раскинув руки. Тот покрутил головой, пытаясь сообразить, что сказать. По ее виду было понятно, что необдуманный ответ может лишить его половины бороды.
— Заботился и буду заботиться! — завопили из-за стекла. — Кто этой узкоглазой позволил о живом главе государства в третьем лице в прошедшем времени говорить?!
Но женщина не обращала на него внимания, пристально уставившись на попа.
— Так Аламжу твоего разве ж он угробил? — наконец забасил тот. — Всех обстоятельств я не знаю, но думаю: это укропы его укокошили, нет? Он же на Украине служил, небось, Аламжа твой?
— На Украине, на Украине, это ты верно подметил.
— Ну вот, — приободрился священник. — Родную землю, стало быть, от фашистов защищал. Герой, твой Аламжа!
— От фашистов, значит? Родную землю? — недоверчиво вскинулась женщина. — А почему он тогда в чужой земле лежит? Сдалась она ему, эта Украина! Ни я, ни мои предки там и не были никогда. Да и Аламжа мой не собирался — что мы, буряты, там забыли-то?
— Долг это священный, дура! — разошелся поп. — Не понимаешь ничего, так и не лезь в геополитику!
— Так я и не лезу! Не лезу, — запротестовала она. — Вот этот вот лезет! И нас за собою тянет! Зачем ему мой Аламжа понадобился? Своих-то дочек бережет, небось, пылинки с них сдувает! А моего — нате вам, кушайте!
— Говорят тебе, долг такой у мужчины, — священник повысил голос, и его бас отдавался теперь эхом от красных мозаичных знамен, украшавших стены зала. — Восемь лет новороссы нас от фашистов защищали, пришло время и ему их защитить!
— Так он и защитил от фашистов… — упавшим голосом сообщила женщина и махнула рукой. — Я вот и спрашиваю тебя, простится этому, что он фашистов послал, которые моего Аламжу угробили?
— Каких фашистов? Кто послал? Наш президент? Окстись! — опешил поп. — В ВСУ твой Аламжа окаянный что ли служить из Бурятии отправился???
Тут Александр заметил, что «эшник» Коля не дремлет — он уже отстал от Пашка и записывал все на свою камеру. «Профессионал…», — иронично хмыкнул про себя физик.
— Сам ты ВСУшник, а еще поп! — вновь осерчала женщина. — Десантником мой Аламжа служил, обычным российским десантником. Отправили их Киев брать, да куда там! В каком-то селе они встали. Звонил он… «Богатое, — говорит, — село, у нас в Бурятии таких отродясь не бывало, и от кого их тут защищать, не понятно». Вот там и лежит теперь…
Рассказчица всхлипнула, но взяла себя в руки:
— Мне потом женщина эта звонила, благодарила, плакала. Говорила, защитил он их…
— Вот видишь, дура! Защитил! А говорила: «от кого защищать?» — ляпнул сине-желтая кепочка и тут же примолк, поздно сообразив о ком она.
— Защитил, да, когда к ним сержант его пришел, пьяный в стельку… Стрелять начал… Дочку требовать… Выставил его Аламжа за дверь, а сержант вернулся, да не один. И тогда Аламжа сказал им через окно уходить, а сам… В общем, похоронила она его потом в огороде. И двух его однополчан, которых он успел застрелить. И дочку малолетнюю — не успела она убежать. Приезжайте, говорит, вместе будем их оплакивать… А у меня нет сил оплакивать Аламжу, я хочу только, чтобы этот гад по заслугам получил, который его туда послал чужую землю топтать. Его, да фашистов своих.
— Эх, беда! Но по пьяному делу бывает и не такое… — забормотал потрясенный священник. — Грех, конечно, но что уж прям сразу фашисты…