— Почему вы не любите Таню? У вас есть более талантливые ученики?
Ее умные глаза то вспыхивали, то гасли, но тяжелое коричневое лицо сохраняло мучительную неподвижность.
— Мне и жаль ее, и страшно за нее… — начала я. — Она никого не любит…
Мать Костровой попыталась улыбнуться, и ее изуродованная щека дернулась.
— А зачем надо кого-то любить? Быть беззащитной?
— Но вас она хоть любит?
Она провела рукой по лицу, точно снимала какую-то паутину.
— Это не относится к делу. Главное, что Таня — одаренный человек. Я сделала все, чтобы ее способности выявились уже в школе, она будет переводчицей…
— Будь я на вашем месте, меня больше интересовало, каким она вырастет человеком. Когда она издевалась над одной учительницей…
Мать Костровой перебила меня:
— Знаю, но это я приучила Таню к сознанию, что к браку в работе надо быть беспощадной. Ваша жалкая француженка оказалась плохим преподавателем, зачем ее щадить? Когда я была врачом на фронте, меня никто не щадил. Я стала уродом в тридцать лет.
Она снова дернулась лицом, усмехаясь.
— Думаете, меня жалели? Отец Тани честно сказал: «Кому охота такую рожу видеть день за днем!» И я его не осудила…
Она тяжело дышала, но продолжала так же страстно:
— Да и сейчас, любой огрех — больные строчат жалобу! Прикажете их любить?
— А как же врач может без этого работать?
— Лучше с юности не строить иллюзий, не обольщаться глупейшими идеалами, тогда хоть не так больно будет видеть их крах.
Я почувствовала, что и сегодня в жизни этой женщины есть незаживающая рана, что она продолжает кровоточить, и мать Костровой весь мир готова обвинять в своей непрекращающейся боли.
Я решила, что теперь понимаю Кострову, но я снова ошиблась…
8 Марта на улице возле школы я увидела Тину Петровну с большим букетом нарциссов. Она несла их гордо, как флаг, и похвасталась:
— Хороши? Это Мамедов мне вручил, от девятого класса. А сам краснел, как молодой человек, представляете?!
— Ну, еще бы — шестнадцать…
— Только шестнадцать, совсем ребенок…
И вдруг я вспомнила, как на днях Костя Мамедов и Кострова стояли у окна в коридоре. Он лениво цедил слова, почти не поворачиваясь к ней, пока не заметил торопливо проходившую по коридору Тину Петровну. Лицо его потеплело, оттаяло, он рванулся к ней, явно ища предлога для разговора, а Кострова закусила нижнюю губу так, что на ней отпечатался след зубов, и резко отвернулась.
В тот же день Таисия Сергеевна сказала мне в учительской, когда мы проверяли тетради на пустом уроке.
— Какое счастье, что у нас появилась эта Тина Петровна. Я просто раскрепощена, я так боялась, как бы Костя не влюбился в современную вертихвостку, ведь он слишком красив…
— А при чем тут Тина Петровна? — поинтересовалась я.
— Даже эта гордячка Кострова забегала к нам, всегда по делу, конечно, но я же не слепая… В принципе я против нее ничего не имею, она талантлива, но если бы он привел мне такую невестку — лучше сразу в петлю…
— Ну а Тина Петровна?..
— Мой-то дурачок в нее сразу влюбился, я же по его глазам всегда все читаю и теперь, чуть бездельничает — сразу говорю: «Вот не сдашь физику, расскажу Тине Петровне…»
Я не могла не засмеяться, метод был довольно оригинальный…
— Вам смешно, а ведь помогает. Больше того, раньше мне приходилось ему брюки гладить, а теперь — сам красоту наводит каждое утро…
— А если безответное чувство испортит ему жизнь?
Таисия Сергеевна самодовольно улыбнулась.
— Чем дольше его не окрутят, тем лучше, а в отношении Тины Петровны я применяю профилактику, метод моей мамы. Она в юности легко портила мне дружбу с неподходящими мальчиками, она говорила: «Он, конечно, очень милый, только у него грязные уши, наверное, тебя именно это привлекает, в виде разнообразия».
Я снова рассмеялась, а она продолжала:
— Вот я и рассказываю при Тине Петровне, какой Костя грязнуля, как швыряет грязные носки где попало, какой он болезненный, она теперь не сможет в нем заметить юношу…
В это время прозвучал звонок, и в учительскую заглянул Мамедов.
— Мама, то есть Таисия Сергеевна, можно тебя на минутку?
— Чего тебе, чадушко?
— Ручка течет.
Этот рано сформировавшийся юноша с великолепными вьющимися черными волосами и сросшимися бровями в классе держался не заносчиво, но уверенно. А с матерью вел себя теленочком, хотя и был выше на голову.
Таисия Сергеевна постоянно его опекала, давала то ручку, то деньги на буфет или кино, а вернувшись в учительскую, продолжала свой монолог с того слова, на котором он ее перебил, варьируя темы своей прежней худобы («раньше я была тоненькая, как макаронина, вроде Тины Петровны»), тему любви к ней учеников («это очень накладно, между нами, ни одна свадьба без меня не обходится»), тему своего семейного счастья, иногда шутливо, правда, жалуясь, что ее муж — военный моряк, не признает женского равноправия и кричит, когда в доме нет чистой рубахи.