От этих мер воспитания я так раскаивался в том, что сознался, что до сих пор успокоиться не могу».
Сочинение Ланщикова я назвала лучшим в классе, и он сидел красный, благостный, точно вышел из бани, а позже подошел и вежливо попросил дополнительное задание, чтобы исправить тройку по литературе в полугодии.
— Как это ни смешно, Марина Владимировна, но литература мой любимый предмет…
— Это действительно смешно… — сказала я, расценивая его слова как мелкий и неуклюжий подхалимаж.
— Нет, кроме шуток, я люблю читать, но скажите, кому все это нужно?
— Что именно?
— Зубрежка имен, дат, названий?
— Разве я заставляю вас зубрить?
— Вы — нет, поэтому я и ценю ваши уроки.
Он ухмыльнулся, но чуть-чуть. Ничего не скажешь — крючок в душу учителя он забросил очень изящно… Да, он был неглуп, явно неглуп, сочинение приоткрыло его для меня с интересной стороны…
— Кем вы собираетесь стать, Ланщиков?
— Писателем, — ответил он, не задумываясь.
Мы шли по коридору к учительской, и я даже споткнулась от неожиданности.
— Только сначала надо какое-никакое высшее образование, чтоб черпать сюжеты из жизни и всегда иметь твердую зарплату. Я же не Лев Толстой… у меня за плечами нет Ясной Поляны…
Его разноцветные глаза смотрели на меня с проникновенным простодушием, слишком проникновенным для этого мальчика.
— Вы ничего не делали у меня полгода, какая же может быть четверка по литературе? — предпочла я вернуться к проторенной теме.
Он вздохнул и сказал, потупив разноцветные глаза:
— Можно письменно все изложить, как на духу…
— Пожалуйста, но не надейтесь на хорошую отметку…
Он хмыкнул, а на другой день принес мне длинный опус под названием «Почему у меня ничего не получается с литературой».
Марина Владимировна, вы, наверное, подумали, что я взял эпиграф ни к селу, ни к городу, и вообще вы думаете, что я тунеядец и лодырь, циник и нахал, но это далеко не так однозначно. Конечно, немного вы правы, я отчасти лодырь, но меня гнетут совершенно другие мысли.
Я не знаю, что думают учителя об учениках. Иногда кажется, что учитель — это человек, требующий знания своего предмета — и все. Но в кинофильмах, книгах, по радио нас везде уверяют, что учитель — это главный воспитатель детского характера, он всегда чуток, внимателен. Глядя на учителя, невольно думаешь, что ты видишь перед собой человека, от которого зависит твое будущее, и в душе появляется благодарность. Но, к сожалению, два года назад я убедился, что учителя иногда совершают непоправимые ошибки.
У нас в седьмом классе учились мальчик и девочка, у них была крепкая дружба. На одном из уроков учительница русского языка поставила ему двойку и сказала, что на него плохо влияет Наташа (ранее она упоминалась мной под именем девочки) и что она вообще плохая. Учительница говорила, что ему рано дружить с девочками, что он от этого разбалтывается и это отражается на учебе. И вот тихий скромный ученик, никогда никому не делавший зла, вдруг преобразился в грозного льва. Он нетактично оскорбил учительницу и ушел из класса. Она расплакалась и бросилась к директору. Мальчика на три дня исключили из школы.
Я долго думал и пришел к выводу, что во всем виновата учительница. Нельзя было так грубо и неосторожно относиться к дружбе, это оставляет тяжелое воспоминание и даже ненависть.
А вообще я считаю, что нашим дорогим, всеми любимым учителям нужно побольше уделять внимания не только знанию их предмета, но также воспитанию молодых гибких характеров».
На другой день Ланщиков поймал меня в коридоре и пошел рядом, гулко кашляя.
— Вы больны? — посочувствовала я. — Зачем же вы пришли в школу?
— Не помру! А как мое сочинение?
— Я прочла с удовольствием…
Он молчал, ожидая продолжения, потом не выдержал:
— А в полугодии у меня будет тройка или четверка?
— Насколько я поняла, вы меня обвиняете в своих тройках? Если бы я вас увлекла литературой, их не было?!
Ланщиков покосился на оказавшихся рядом ребят. Он предпочел бы вести этот разговор наедине.
— В прошлом году я же учился на четверки…
— Опять Ланщиков отметки клянчит! — громко прокомментировала Ветрова.
Он вспыхнул, но сдержался.
— Понимаете, Ланщиков, — сказала я, — вы человек способный, но несправедливости учителя в седьмом классе не освобождают вас от изучения литературы и в девятом. И пока вы не прочтете Тургенева и Достоевского — оценки я не исправлю.