Пожаловаться классному руководителю, завучу? Но я была самолюбива, я не могла расписаться в собственной беспомощности. И тогда я предложила мой «декрет о воле», чтобы сломить их пассивную забастовку.
Несколько дней ученики проверяли мою выдержку. Мальчики шелестели газетами, играли в «морской бой», девочки рукодельничали, листали стихи.
Отрезвление пришло через неделю.
Оказалось, что Саше Пушкину можно позволять делать на уроке, что угодно. Его память, как сито, отбирала, отжимала самое главное в любом выступлении. Зоткин помнил все, однако пересказывал механически, без проблеска индивидуальности. А вот Джигитов, хотя все понимал с полуслова, но выражался необыкновенно косноязычно.
Девочкам пришлось труднее.
Ни одной представительнице слабого пола не удалось совмещать два дела, и я не поскупилась на двойки. Как это ни странно, мои отношения с девятым «Б» стали чуть лучше. В учениках пробудился хоть слабый интерес к учительнице литературы. Они начали смотреть на меня с любопытством, как на фокусника, из рукава которого может выпорхнуть голубь…
ДВОЕ С ОДНОЙ ПАРТЫ
(ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ)
Джигитова я заметила на первом же уроке. Уж очень это была живописная личность! Длинное лицо, длинный нос, длинные соломенные волосы и сощуренные глаза, прыгающие бровки и язвительные губы. А узким длинным подбородком, сильно выступавшим вперед, Джигитов точно клевал парту, когда рисовал на обложках своих тетрадей, рискуя их поцарапать длиннейшим ногтем на мизинце. Иногда же этим ногтем он чесал в ухе, но чаще поглаживал себя по волосам, с затылка на лоб, бормоча: «Ай да, Гогочка, молодец!»
Вокруг шеи у него был намотан яркий шелковый платок, расписанный русалками — бич всех учителей, которые с неравным успехом пытались снять с Джигитова это украшение, слишком сильно действующее на наши нервы.
Если Джигитов уважал учителя или если урок был ему интересен, он застегивал куртку повыше, пряча платок, но если у него намечался конфликт — русалки немедленно выпускались на свободу.
Из-за этого платка его даже вызывали на педсовет, но он остался непоколебим, заявив, что у него хроническая ангина, что синтетика противопоказана его горлу, а платок из натурального шелка, и главное, нет никаких специальных постановлений министерства просвещения, запрещающих ученикам носить на шее платки с русалками.
И мы сдались, все, кроме Натальи Георгиевны — завуча и Нинон Алексеевны — учительницы истории; они продолжали единоборство с ехидными русалками.
А вот его сосед по парте ничем не выделялся, спокойный троечник, курносый, пухлый, не претендующий на более высокие оценки — Бураков оживал только, если его донимал Джигитов. Тогда он пыхтел, краснел, виновато поглядывая на меня, с грацией юного бегемотика стараясь отжать Джигитова на его часть парты.
Когда мы изучали «Войну и мир» Л. Толстого, я дала сочинение на тему «Лицо — зеркало души?». Мне хотелось, чтобы девятиклассники поразились умению Толстого создавать неповторимые портретные детали и сами попробовали бы описать внешне любого интересного им человека.
Тетрадь Джигитова была щедро разукрашена изображениями фантастических самолетов не только на обложке, но даже на полях — разноцветной пастой. И между ними было написано следующее:
«Я хочу написать свой портрет с человека, чье прозвище Джон. У него лицо добряка и такой же характер: глаза зеленые, нос картошкой и небритые еще усики. Прическа а-ля Армстронг дополняется круглой физиономией, всегда всем довольной, и пухлыми губками бантиком. Особые приметы — носит очки, когда поблизости нет девочек. Особенности характера — болезненно реагирует на шутки. Жизнерадостное выражение сменяется бешеным и сыплются угрозы, которые никогда не выполняются, а через минуту — снова мир и тишь на круглом лице. Относительно его воли я пока точных данных не имею, но смею предположить, что она — не гигантских размеров».
Сразу за тетрадью Джигитова в стопке сочинений лежала общая тетрадь Буракова в целлофановой обложке, такая аккуратная, точно принадлежала девочке.
«С этим человеком я познакомился в начале года. Его лицо ничем не привлекательно, разве что язвительностью и тонкими губами, похожими на прыгающих змеек. Но он может исподтишка навредить другу, унизить, задеть, не думая, как делает больно, просто из любопытства. Забудешь, а он снова растравляет рану, точно проверяет твое терпение, он ни о ком не думает, он видит и слышит только себя. Наверное, вы спросите — зачем же ты дружишь с ним? Отвечу — с ним всегда интересно…»