Она облегченно перевела дыхание. Трудно было представить, что у такой женщины — шестнадцатилетний сын. Она казалась его сестрой…
— Разболтался, развинтился Петя ваш, — укоризненно сказала Кира Викторовна, — знаете, что он тут на днях устроил?!
— Знаю, у Петеньки от меня нет секретов. Такой глупый ребенок! Я прямо расплакалась, когда он сказал. И зачем ему эта Чагова?! Нет, она славная девочка, но такая простенькая…
Она страдальчески посмотрела на меня, ища сочувствия.
— Нет интеллекта, примитивные реакции, выводы, я ее сочинение видела, все на уровне — дважды два…
— А вас не поразило, что он чужими руками сводит счеты? — спросила я. — Это важнее, чем кандидатура его дамы сердца…
Мать Ланщикова нервно потерла ладони.
— Да, я так его ругала, самой стало жалко! Ведь если бы с тем мальчиком что-нибудь произошло, Петенька мог бы не получить характеристику в институт. Ах, до чего он бывает неразумен!
— Вот то-то и оно! — обрадовалась Кира Викторовна, блеснув белоснежными зубами. — Вот на это и надо нажимать, ему школу кончать, не нам. Пусть отец за него возьмется, пора подтягивать всерьез вожжи, он способный мальчик.
Мать Ланщикова кивала головой, точно заучивала ее слова, а Кира Викторовна уже бросилась к вошедшей Эмилии Игнатьевне, оставив нас наедине.
У меня было много слов раньше, в начале разговора, я хотела предостеречь мать Ланщикова, рассказать о его цинизме, но теперь, видя ее кроткие туманные глаза, я вдруг почувствовала бесполезность этого.
— Боже, до чего нам, женщинам, трудно заниматься наукой, я слышала, вы тоже пишете диссертацию, правда? Эти домашние дела, будни, суетня, вы все-таки счастливая, у вас нет детей…
Она все время меняла тональность разговора, против моей воли вызывая симпатию, как и ее сын, — обаяние у них было одинаковое. И я пообещала держать с ней «связь», извещая ее по телефону о всех «прегрешениях» Петеньки.
И все-таки после того разговора в классе Ланщиков изменился. Внешне стал собраннее, аккуратнее. Он даже пожаловался, что его мать взяла академический отпуск, по настоянию отца, и все время проводит дома, следя за его учебой. Он больше не вмешивался в чужие дела на уроке, он стал вполне прилично отвечать по литературе. Видимо, репетитор ему попался серьезный и добросовестный, но ироничное отношение к жизни у него усилилось.
Когда мы изучали Маяковского, я получила от него сочинение «Мое первое знакомство с Маяковским».
«В те времена я кончал детский сад и готовился перейти от беззаботного детства к новой жизни школьника-мученика. Подходила к концу счастливая жизнь всерьез. Родители часто уезжали, я вообще мало времени с ними проводил. И вот, шныряя по всем уголкам дачи, чтобы найти бумагу для змея, я обнаружил одну большую книгу из очень толстой и удобной бумаги. Я забавлялся своим змеем до прихода родителей, которые потом физическим путем мне внушили, что портить художественную литературу — варварство. Тем более, что это была книга Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо?», с которой они меня собирались познакомить в порядке воспитания в свободную минуту. Такова была моя первая встреча с великим советским поэтом».
Меня поразила странная интонация этой работы. Вдруг передо мной точно возник заброшенный ребенок, полный энергии, жажды жизни, в то же время предоставленный самому себе. Каким же был Ланщиков маленьким? Наверное, смешным и хорошеньким, наверное, ему легко давались и первые буквы и стихи, наверное, он мучил бесконечными вопросами родителей в те минуты, когда встречался с ними. Вполне обеспеченный, ухоженный ребенок… Лишенный только одного — интереса родителей к его внутреннему миру.
А потом начались, наверное, конфликты самолюбивого, но физически слабого мальчика в среде акселератов, желание утвердиться в их мире. Утвердиться как угодно… Отсюда игра на гитаре, умение ссорить, натравливая одних на других, приспособленчество сначала инстинктивное, а потом осознанное… И в то же время его тяга к Чаговой показывала, что в нем еще была потребность в чистой дружбе с девочкой сильной и спокойной, полной противоположностью его мятущемуся характеру…
Эта дружба могла его выправить, но она не состоялась…
С его отцом я встретилась перед 8 Марта. На перемене ко мне подошел высокий седеющий мужчина с такой типично профессорской внешностью, которой почти не бывает у настоящих профессоров. Он меня сразу ошеломил — широко улыбнулся, протянул руку и, когда я в ответ подала свою, — поднес ее к губам на глазах всех учащихся.