Она произносила слово «двойка» очень аппетитно, но ее «кровожадность» злила только учителей. Ребята Эмилией Игнатьевной восхищались.
Пропажа журнала привела к всеобщей ссоре в учительской.
Наталья Георгиевна на большой перемене устроила настоящее судилище. Она искала виновного. Но не в краже классного журнала. А в разгильдяйстве. Ее интересовало, кто из дежурных учителей не отнес в конце рабочего дня журнал к ней в кабинет? Кто забыл «распоряжение администрации»? И она даже расстроилась, когда в разгар этого «мероприятия» в учительскую привели девятиклассника Кожинова. Ребята поймали его, когда он старался запихнуть обгорелую обложку журнала за батарею в коридоре.
Кожинов был тихий, сутуловатый мальчик с мохнатыми бровями и бритой головой. Я лишь изредка ловила его взгляды, диковатые, подозрительные…
— Недотепа! — пояснила мне сразу Кира Викторовна. — Распоряжение гороно, потому и держим. Письменно он иногда что-то корябает, а устно — всегда молчит, ты не реагируй…
На экспресс-педсовете Наталья Георгиевна пыталась его стыдить, но без подлинного вдохновения. Да, он сжег журнал. Да, преступление, но за это в колонию не отправишь. Что взять с такого? А он смотрел в сторону, по-стариковски покашливая, и усмехался.
— Пошутил, — наконец выдавила она из него объяснение и с этим отпустила учителей. А когда мы ехали вместе домой, Кира Викторовна сказала:
— Я еще помню его в пятом, шестом классе, нормальный был мальчик, только робкий. Читать любил, больше всего Фенимора Купера, индейцев рисовал… У него отец-алкоголик. Представляешь, на родительском собрании предлагал как-то свой метод: «Принесет мне сын двойку по литературе, а его «Литературой» по башке, по математике — «Математикой». И здорово помогает, без порки с таким идиотом не справиться. Я вам, Кира Викторовна, официально разрешаю его бить чем хотите и когда хотите. Под мою ответственность…»
Она прекрасно передразнивала самодовольный тупой голос отца Кожинова, рослого, откормленного мужчины. Он иногда появлялся в учительской… подвыпивший и начинал беседы о воспитании.
Со мной он чаще всего исполнял роль проникновенного отца. Видимо, считал меня наивнее других преподавателей.
— А родительских прав нельзя лишить?
— Мать цепляется за отца, кормилец! Еще двое есть, маленьких… Я помню, как Кожинов в пятом классе спросил меня: «Скажите, Кира Викторовна, а бывают отцы — неалкоголики?..» Ах, боже мой, да пропади они пропадом, скажи, как детей губят?
В ее голосе прозвучала настоящая боль.
— А почему, собственно, Кожинов решил расправиться с журналом? Уж очень нелепо для девятиклассника…
— Он читал какой-то рассказ Честертона, где говорилось, что преступник, чтобы скрыть срубленное дерево, уничтожает лес. Вот он решил уничтожить двойку по физике вместе с журналом. Идиотизм!
Честертон — интересное, однако, преломление! А я была уверена, что этот мальчик и букварь едва одолел. Кожинов, боязливо вздрагивающий при любом вопросе, Кожинов, сторонившийся равно и учеников и учителей, недаром он так пугливо жался к стенам коридоров на перемене, недаром сидел один на парте, прикрывая голову руками, согнувшись, чтобы стать меньше, не привлекать внимания… Что могло из него вырасти? Что он мог дать обществу и что ему дало общество?!
— Раньше он рисовал хорошо… — сказала Кира Викторовна. — А сейчас у него одни зигзаги на обложках тетрадей… Ну, ничего, скоро мы от него избавимся.
— Очередной проект уничтожения двоечников?
— Нет, проще. С помощью Натальи Георгиевны. Она скоро созывает особый педсовет. На него пригласили врача-психиатра, представителя комиссии по трудоустройству и родителей, ну, всего балласта. И вот если все учителя выскажут свое мнение, мы уговорим забрать добровольно этих учеников из школы. Пусть работают, а школа их трудоустроит, будет шефствовать…
Монолог этот Кира Викторовна произнесла очень весело, она не умела долго унывать и, не договорив, выскочила на своей остановке.
Она не сомневалась в нашем союзе и очень возмутилась, когда на педсовете я сказала, что о Кожинове ничего конкретного не могу сообщить, поскольку совсем его не знаю. Но раз он читает книги, думает, делает выводы, мне не кажется положение с ним безнадежным.
— Значит, защищаем поджигателей? — возмутилась она. — А двойки ему все-таки будете ставить?
И я поняла, что теперь Кожинов — на моей ответственности, им меня будут долго и часто попрекать, но почему-то верила, что за внешней заторможенностью в этом мальчике бьется что-то живое, искреннее, детское, и я старалась помочь ему утвердиться в классе. Постепенно он стал оттаивать, изредка внимательно слушал, и я видела его огромные совершенно прозрачные серые глаза.