B учительской мнение о ней долго оставалось неопределенным.
— Она отвечает с таким видом, точно ей смешно в эти игры играть, — сказала Эмилия Игнатьевна.
— А математику она знает? — спросила я. Для меня это было показателем развития ученика, о котором я сама не могла составить четкого мнения.
— Понимает, но смеется… — Эмилия Игнатьевна нахмурила черные брови и решительно подвела итог: — Толку не будет, не люблю пересмешников.
Когда в классе писали сочинение «Суд совести», Птицына сдала мне большое сочинение, почти целую тетрадь. Я удивилась скорости ее письма, она легко уложилась в урок и почти без помарок.
«В начале года я случайно вышла из школы вместе с Зоей. Это была некрасивая девочка с маленькими глазками, белобрысая. Круглый большой нос ее сильно портил. Она ни с кем не дружила, и когда я слушала ее правоверные ответы на уроках, мне казалось, что я жую картошку без соли.
Я знала, что она дочь крупного профессора-геолога, что тоже станет геологом и что дома ей разрешают дружить только с девочками из «приличной семьи».
Она увидела у меня в руках «Уарду» Эберса и сказала, что у них дома есть полный Эберс, полный Брет-Гарт и полный Дюма дореволюционного издания.
Я сделала стойку не хуже охотничьей собаки.
— Идем к нам. Если ты произведешь на маму хорошее впечатление, она даст тебе что-нибудь почитать, — сказала она вялым тоном, и всю дорогу я выясняла, как можно приручить ее маму.
И хотя я редко робею, но, когда вошла в огромную Квартиру с такими большими комнатами, что они казались пустыми, хотя мебели было много — большой, тяжелой, старинной, я смутилась. Тем более что нас встретило несколько пожилых женщин в темных платьях, закрытых передниками, с волосами, уложенными как-то необыкновенно старомодно.
Зоя знакомила меня, но имена их сливались — мама, бабушка, тетя, двоюродная тетя, сводная бабушка, кузина… Нас пригласили на ленч в столовую и каждой подали на подносике стакан с томатным соком, яйцо в подставке, поджаренный кусочек хлеба и тарелку овсяной каши. Я так старалась произвести «хорошее впечатление», что яйцо оказалось у меня на переднике, и все женщины захлопотали, точно я — тяжело больная, а Зоя смотрела на меня радостными глазами.
После завтрака мне был устроен допрос с пристрастием. Выяснялась профессия родителей, даже бабушки. Я держалась так кротко, воспитанно, что меня подташнивало. А потом Зоя отвела меня в кабинет отца, и я получила наконец два тома Эберса и один — Дюма, в старинных переплетах с золотыми буквами на корешках.
С тех пор Зоя ко мне прилипла намертво. Она подхватывала в классе каждое мое слово, улыбалась любой моей глупости и все время делала мне подарки, ненужные, но трогательные. Она прекрасно изучила мои вкусы, знала, что я увлекаюсь разными корешками, камнями, а ее отец привозил из экспедиции много всяких редкостей.
Дома у нее меня встречали радостно, и я все больше впадала в зависимость, вынужденная то идти с ней на концерт, то в Дом ученых, то в гости к бесчисленным ее родственникам.
Рабству не было конца, ведь за три месяца я прочла всего полшкафа, а у ее отца в кабинете было пять шкафов книг.
Наконец я решила честно сказать Зое, на чем строилась наша «дружба».
Она посмотрела на меня влажными собачьими глазами и облизнула губы.
— Думаешь, я это не понимала?
— Тогда почему ты… — Я была отвратительна себе в эту минуту.
— Одной так скучно! Ты хоть ради книг меня терпела…
Ее вялый голос и покорно опущенные губы заставили меня почувствовать свою подлость особенно остро. И я покривила душой.
— Это раньше я из-за книг, а теперь я привыкла к тебе…
Зоя недоверчиво улыбнулась.
— Я даже иногда скучаю без тебя…
Ее лицо порозовело, похорошело, а я наворачивала одну ложь за другой и думала, что суд совести — самое страшное мучение. Потому что ужасно трудно делать больно тому, кто тебя любит».
Сочинение мне показалось таким интересным, что я прочла его в классе, а потом после урока спросила, не мечтает ли Птицына писать.
Она жизнерадостно улыбнулась, но так, что я почему-то почувствовала себя младше ее, и сказала, что больше любит театр.
— Я всегда стараюсь задержаться в зале после окончания спектакля, когда девочки бегут в гардероб. Я люблю стоять в пустом зале и слушать тишину…