ПОЗЕРЫ
(ИСТОРИЯ ШЕСТАЯ)
В классе одинаково не любили Медовкина и Шарову, хотя общего между ними на первый взгляд было немного. Разве что своего рода воспаленное самолюбие.
Любое замечание, любой упрек Медовкин встречал с такой яростью, точно я покушалась на святыню. Поразительно правильное его лицо зеленело, брови образовывали одну линию над классическим римским носом, а тугие бронзовые завитки волос при этом лежали так плотно, что казались почти париком на этой маске гнева. В такие минуты его необыкновенно красивая голова выглядела нелепо на толстой короткой шее, приставленной к туловищу маленькому и неуклюжему. И мне начинало казаться, что, ощущая несоразмерность своей внешности, этот мальчик пытается искупить ее особо независимым поведением: он все время подозревает, что над ним смеются.
Шарова же находилась еще в том возрасте, когда о девочке нельзя сказать, какой она станет, хорошенькой или некрасивой. Тем более что, похожая на лисичку, она отличалась какой-то подчеркнутой неаккуратностью, небрежностью к своей внешности. Она могла появиться на уроке в грязных сапогах, если удавалось проскользнуть мимо дежурного, требовавшего сменную обувь. На ее форменном платье всегда не хватало пуговицы на рукаве или на вороте, а волосы торчали во все стороны так, точно она сию минуту продиралась через кустарник.
Нет, скорее она была все же хорошенькой, если бы ее не портили злые гримасы, усмешки, кривые улыбочки, а злилась, язвила она постоянно. Ей, как и Медовкину, всегда казалось, что ее ущемляют, задевают, не ценят, она постоянно еще страдала от неудовлетворенного честолюбия, она жаждала быть выбираемой куда угодно, жаждала руководить, но ее никогда никуда не выдвигали, и после каждого собрания она по неделе дулась на товарищей.
Эта девочка делала все, чтобы привлечь к себе внимание. Однажды даже отрезала одну косичку и весь день сидела на уроках с важным видом, утверждая, что сейчас самое модное носить именно так волосы — справа длинные, до плеча, а слева короткие, до уха. И очень возмутилась, когда Наталья Георгиевна выгнала ее с уроков и запретила являться в школу, пока она не приведет волосы в порядок. Тогда Шарова явилась на другой день подстриженная «полубоксом» и ехидно спросила Наталью Георгиевну:
— Вас я так больше устраиваю?
Мы все только руками развели, мало кто из девочек в шестнадцать лет мог назло взрослым так самозабвенно себя изуродовать!
И вообще эти двое постоянно вели себя так, точно позировали перед аппаратом для истории.
Медовкин страшно не любил писать сочинения на вольную тему. У него хромала логика, он бывал многословен, сбивчив, я отмечала логические провалы в его тексте красными галочками и ставила тройки, даже когда не было грамматических ошибок. Он оскорблялся, начинал страстно меня ненавидеть, но вскоре отходил, Шарова была куда злопамятней.
Поэтому, когда наконец Медовкин получил «пять» за сочинение на тему «Мое понимание мужской чести», он просиял, покраснел и разрешил прочесть его вслух. Он, как и Шарова, обожал популярность, хотя и заявлял постоянно, что его не интересует мнение окружающих, мнение «толпы».
«Я был тогда в лагере после седьмого класса. И была девчонка, ничего особенного, но глаза ее снились мне даже во сне. Она дружила не со мной, с моим товарищем, она даже не подозревала, как ему надоела, как он о ней болтает со мной, со скукой, с насмешкой.
А я ничего не мог делать, только мучился, как же — товарищ мне доверяет, мужская честь…
Наконец я не выдержал. Я вывел ее в лес и сказал правду. А она заплакала и назвала меня подлецом. И пожаловалась моему другу. Он возмутился, мы подрались, и с тех пор я понял, что глупее девчонок ничего на свете нет…»
Я закончила и обвела глазами класс. И комментарии не заставили себя ждать.
— Девицам правда противопоказана… — лениво изрек Джигитов. — До нее надо еще интеллектуально дорасти…
— Молодец! — сказала Ветрова, хотя и было неясно, к кому эта оценка относилась, к Медовкину или Джигитову.
— Ой, да разве можно было такое ей сказать! — пожалела неизвестную девочку Комова, по прозвищу Лягушонок, — ведь пока она не знала, она же была счастливой?!
— Да кому такое счастье нужно!
— Это все равно, что обокрасть нищего!
— О, пошли красивые словеса!
— Нет, ребята, а как же можно выдать чужой секрет?!
— Верный друг называется!