— Это сплетня, а не забота о человеке!
Медовкин начал закипать, он жаждал совсем не такой популярности.
— Она на тебя внимания не обращала, вот ты и расквитался…
У Медовкина раздулись ноздри от бешенства, и тогда бросилась на его защиту Шарова.
— Если хотите знать, он поступил как настоящий человек!
В классе засмеялись, а она продолжала, презрительно искривив губы.
— Жалкие люди! До вас и не доходит, сколько надо мужества, чтобы поступиться идиотской «мужской честью»? Ведь он другом ради нее пожертвовал, а эта курица только квохтала…
Кажется, больше всего она возмущалась не своими товарищами, а неизвестной девчонкой, не оценившей Медовкина.
— Значит, ты оправдываешь, что ради девчонки он пожертвовал дружбой? — поинтересовался Ланщиков.
Шарова сильно прищурилась, пытаясь уловить выражение лица Ланщикова, она была близорука, но очки не носила. Она почему-то думала, что мальчики презирают очкастых девчонок.
— А как вы считаете? — перебил спор Медовкин, игнорируя ее поддержку. Он был азартен, видимо, он рассчитывал на мою помощь, поскольку я поставила ему «пять».
Я помедлила, подбирая слова, мне не хотелось обижать Медовкина, и в то же время я не считала возможным скрывать свою точку зрения.
— Если бы так поступил Бураков, я бы его оправдала полностью.
В классе было тихо, а розовое от возбуждения лицо Медовкина стало растерянным, он не сразу понял.
— Мне кажется, что Бураков никогда на первый план свои личные интересы не ставил…
Бураков так смутился, что у него запылали уши, а Джигитов покровительственно похлопал его по плечу.
— Ах ты, божья коровка!
— Значит, я эгоист, по-вашему? — звенящим голосом спросил Медовкин, поднявшись во весь свой небольшой рост за партой.
— Ну, зачем так резко, скорее индивидуалист, — миролюбиво продолжила я, — а следовательно, побуждения у вас были разнообразные, и в первую очередь вы думали о себе, своих колебаниях, ощущениях, поступке, и меньше — о девочке, о ее реакции, о ее состоянии, когда она поняла, как унижена и мальчиком и вами. Именно поэтому вы и сделали категорический вывод — о девичьей глупости как о массовом явлении. Хотя задела вас одна девочка, но раздражены вы на всех…
Медовкин белел у меня на глазах, он поражал всех учителей этим мгновенным изменением цвета лица, но тут в паузу вклинилась Шарова.
— Но что же делать, Марина Владимировна, если это правда?! Ведь девчонки в массе предельно глупы?
Ее близко посаженные глаза смотрели с проникновенной задумчивостью, себя к столь презираемому полу она явно не относила.
Именно после этого урока Шарова почему-то решила со мной «подружиться», именно решила, быстро и категорично, как все делала. Может быть, потому, что узнала, что у меня дома бывают некоторые девочки, и почувствовала в чем-то себя обойденной. Она предложила занести мне домой свое сочинение — не сдала его вовремя из-за гриппа.
Появилась она неузнаваемая. В модных туфлях, в новом платье, с красиво уложенными волосами, она точно хотела дать мне понять, что со мной откровенничает не девочка, а равный мне человек, со своими сложностями и трагедиями.
Я угостила ее чаем, и Шарова, не поднимая от стола глаз, стала исповедоваться, начиная фразы с середины.
— …Мы с Медовкиным договорились, если влюбимся — скажем честно друг другу, а пока мы индивидуалисты и держимся рядом, спина к спине, как пираты когда-то…
— …Главное в жизни — делать, что хочется…
— Нет, ваша Ветрова неплохая, но уж очень эмоционально бедная.
— …Мне досмерти надоели влюбленные мальчики… Стоит мне хоть раз с кем-то поговорить — и готов, прилип, хуже ириски…
— Я сама себе шью, я могла бы стать закройщицей, у меня редкий талант в пальцах…
— …У меня образцовые родители, но с ними скучно, они все делают, точно по звонку. Они экономисты, и дома у нас все разумно, педантично, не бывает, чтобы денег не хватило до получки, у мамы все соседки одалживают, у нее специальный резерв на эти нужды, а я бы три дня кутила, а потом — хоть потоп…
— …Мне будет трудно выйти замуж, отец все умеет делать по дому, у нас квартира как картинка…
И без паузы попросила:
— Может быть, поглядите мое сочинение сейчас? Я ведь пишу не как наши девчонки, вам будет наверняка интересно…
Такая самоуверенность меня поразила, она заметила это и небрежно бросила:
— Человек должен быть уверен в своих силах, тогда он не пропадет в жизни…
Я взяла ее тетрадь, и — как она ни храбрилась, — ее лицо порозовело, точно фарфор на свету.
Почерк ее отличался неудержимой размашистостью, она не дописывала слова, писала крупными корявыми буквами, и в то же время она трезво себя оценивала — ее работы я читала с интересом, они всегда оказывались неожиданными.