— А вот я хотела бы стать учительницей, но боюсь. Мне кажется, что эта работа не для думающего человека, то есть нет, вы не сердитесь, я не так выразилась, но на этой работе устаешь и перестаешь думать. Разве не так? Вот вы у нас человек новый, а вообще учителя литературы шуток совсем не понимают и требуют только зубрежки, а зубрить так скучно, еще скучнее, чем преподавать, правда…
У нее были, наверное, хорошие легкие, она выговорила все это на одном дыхании, и мне показалось, что она не очень вслушивалась в то, что произносили ее губы. Ей просто хотелось, чтобы я ее запомнила, выделила, оценила…
С этих пор Примак постоянно находилась рядом со мной — на перемене, на экскурсии, на факультативе, и лицо ее часто принимало дурацки влюбленное выражение, точно она слушала не меня, а небесную музыку. Мне в такие минуты всегда хотелось ее схватить за шиворот и встряхнуть. Я с детства не выносила институтских влюбленностей девчонок в своих учителей.
Одно время она сидела с Костровой и даже сдала мне сочинение, написанное в паре с этой ироничной девочкой.
Тема его была «Суд совести».
Они писали: «Пещера, костер, у костра сидит личность в звериной шкуре и обсасывает мозговую кость. Входит старик, просит еды, личность замахивается на него костью, старик убегает. Входит женщина, закутанная в длинные волосы, как в плащ, стонет от голода, но муж и не чешется. Она пытается подобрать остатки костей возле него, но он бьет ее по голове, и она с плачем убегает. Появляется ребенок, он не плачет, он что-то сосет. Отец вскакивает, вырывает у него изо рта какой-то кусок и бросает в сторону. Ребенок орет. Отец испытывает суд совести. Если бы он воспитывал ребенка, тот не орал бы так истошно потом у него под ухом.
В нашем классе есть человек, который всегда именно так ведет себя и дома и с окружающими, но даже у него бывают муки совести».
Я зачитала их сочинение вслух. Примак смеялась, вертелась, но Кострова сохраняла невозмутимость. Я не успела прокомментировать эту работу, как Ланщиков немедленно возмутился:
— И никогда я у детей ничего не отбирал, враки!
— На воре шапка горит! — обрадовалась Примак, а Кострова сделала вид, что не слышит его, она относилась к Ланщикову с нескрываемой брезгливостью, даже юбку подбирала, когда проходила мимо.
Я предложила «писательницам» пятерку на двоих. Примак просияла, а Кострова подняла руку:
— Мою долю можете отдать Зое целиком, мне оценки по литературе безразличны, а она собирается в гуманитарный вуз…
— Согласна на этот подарок? — спросила я Примак.
— Конечно… — девочка не заметила ничего унизительного в подачке Костровой, а я подумала, что при таком отсутствии самолюбия ей в жизни придется трудно…
Особые симпатии у Примак в нашем классе вызывал Саша Пушкин, и она настойчиво и упрямо пыталась завоевать его внимание.
Она постоянно приносила из дому журналы «За рубежом», «Америку», мать ее работала библиотекарем в одном институте. Она просила Сашу помочь с кроссвордами. Даже начала играть в шахматы, но это не помогало. Для Пушкина что Примак, что Мамедов, что Комова — все были одинаковы. И сами школьные будни текли мимо него, как облака, не задерживая внимания.
И Примак занялась общественной работой.
Она решила вместе с Ветровой выпускать литературный журнал и ради него просиживала у меня целые вечера, не замечая, что мешает, что мне не до бесед с ней, что у меня работа. Тактом эта девочка не отличалась, а ее преданность против воли требовала уважительного отношения.
Она развернула огромную оргработу, спрашивала, у кого какие пожелания, кто какой раздел журнала согласен вести, она приставала ко всем мальчикам, но больше всего — к Пушкину. Почему-то именно ему она поручила раздел «исторические анекдоты». Она пояснила мне, что физики — самые остроумные люди, а он, раз из семьи физиков да и сам будет физиком, сумеет найти остроумные материалы.
Сама Примак написала в первом номере журнала «Проба пера» статью под названием «Подайте, христа ради!».
«После продолжительных дебатов мы решили издавать литературный журнал. Быстренько разобрали все посты: редактора, зама и разных заведующих отделами, всего — четырнадцать человек, а потом разошлись. Успокоились. Окунулись в повседневность.
Но время неутомимо отсчитывало секунды, минуты, часы… «Чижик-пыжик, где ты был? На Фонтанке…» опять, опять… а ну иди отсюда… — Он принял такую позу, точно хотел треснуть меня портфелем по голове.
Я не отступала.
— Хочешь мороженого за… — я судорожно пересчитывала мелочь в кармане: — за девятнадцать копеек?