Частный вывод: для достижения цели, направленной на благополучие общества, можно прибегать к любым средствам. Лишь бы цель была бескорыстна.
Аннета.
Она — мать, она все делает для сына. И считать, что не каждая мать пойдет на преступление ради сына, невозможно. Это биология.
Частный вывод: следовательно, ради ребенка, друзей, родных можно идти на преступление? Не знаю, до конца не уверена.
Рахметов.
С ним все благополучно. И цели высокие и средства благородные. Но он — удивительное исключение, почти неправдоподобное.
Ведь чаще всего в жизни для достижения высокой цели надо прибегать к низким средствам…
Вывод личный: не знаю, как буду поступать я, конечно, пачкаться не хочется, но если ради дела или близкого человека?!»
Я не читала ее работу вслух в классе, а поручила Саше Пушкину сделать рецензию. Он сумел в трех фразах объяснить суть работы, а потом сказал:
— А я против.
Примак завертелась на месте, она считалась с его мнением и в то же время не хотела сдаваться без боя.
— Докажи! Мог ли Петр делать свое дело без преступлений? Без казни стрельцов, восставших крестьян, раскольников?
— А надо было это делать? — он задумчиво посмотрел на меня.
— То есть как? — возмутился Зоткин. — Это были внутренние враги, они подрывали тыл, а ему приходилось воевать со шведами…
— Все равно против.
Саша Пушкин сел, но девятиклассники не собирались его оставлять в покое.
— Ты договори, договори…
— Значит, все преобразования Петра лишние?
— Даже Пушкин его оправдал…
— Нужен был России выход к морю?
— Без него из России колонию бы сделали…
— А почему вообще можно назвать его средства низкими? — поднялся Медовкин. — В то время так все правители поступали, нравы были другие, понятия о морали, зачем на Петра вешать всех собак?!
— А я их тоже не оправдываю… — пробормотал себе под нос Саша Пушкин, но его все услышали.
— Подождите! — поднял руку Мамедов с хитрым видом. — Ты собираешься быть физиком?
— Допустим.
— Представим, что ради эксперимента ты должен погубить несколько человек, зато спасешь миллионы жизней…
Он гордо улыбнулся, он считал, что Саша Пушкин в капкане.
— Нет, — сказал Саша Пушкин упрямо.
— Что нет, осел несчастный? — спросил Мамедов.
— Не пойду на такой эксперимент. Достоевский прав, нельзя жертвовать жизнью даже одного ребенка ради прогресса и цивилизации.
В классе засмеялись, и Петряков крикнул:
— Он не осел, он толстовец!
Примак кусала ногти, открывала и закрывала рот, но ни одного слова не сказала.
Но еще больше я удивилась, когда она промолчала весной после столкновения Саши Пушкина и завуча. Тогда, в вестибюле, заступалась за него Ветрова, предлагала составить коллективное письмо Шарова, а Примак опустила глаза, точно ее ничего не касалось. Ни слова не сказала она и в классе, когда Наталья Георгиевна исключила Пушкина на две недели, хотя притихла, не суетилась и старалась не попадаться мне на глаза.
Как-то мы вместе вышли из школы, и Зоя Примак, покашливая, спросила:
— Вы не знаете, в десятом классе он будет учиться в нашей школе?
— Не знаю, ведь ты с ним дружила, я у тебя должна была бы это спросить?
Она уныло опустила голову, ее мелко вьющиеся рыжеватые волосы закрыли лицо.
— Я к нему не ходила…
— Почему?
Она шла рядом со мной и молчала минуты три, потом сказала еще тише:
— Я же комсомолка…
— Ну и что?
— Он вел себя не по-комсомольски! Наталья Георгиевна сказала, что всем, кто за него будет заступаться, напишут плохие характеристики в институты…
Я остановилась. Почему-то в эту минуту вдруг вспомнила, как Ветрова рассказывала, что в летнем трудовом лагере Примак по ночам одна ела домашнее печенье, никого не угощая, но первая бросалась на конфеты, присылаемые другим девочкам, с возгласом: «Ой, девочки, это мои самые любимые…»
— А ведь ты раньше презирала свою Найденку, рабыню душой…
Примак секунду удивленно смотрела на меня, потом зрачки ее расширились — она поняла.
— Пушкин не сделал ничего, что порочило бы его как комсомольца, — продолжала я. — И я уверена, что с возвращением из больницы Зои Ивановны все наладится.
Она оживилась:
— Значит, он будет у нас учиться?
— Уверена… Только вряд ли он продолжит вашу дружбу…
Зоя Примак сощурилась, точно смотрела на яркое солнце, она пыталась удержать слезы…