Я очень прошу, не читая моего сочинения вслух, поговорить об этом в классе, когда будете разбирать другие работы».
Почему-то я решила, что в сочинении Мещерской речь шла о Соколове. Может быть, потому, что он был самым заметным мальчиком?! Он сидел на первой парте, синеглазый, с пробивающимися белыми усиками и черными бровями, и как-то снисходительно слушал мои лекции.
Я долго его не вызывала по литературе — он попросил месячной отсрочки.
«Чтобы лучше войти в курс дела». Он меня заверил, что по литературе всегда имел четверки, и поэтому меня безмерно удивило его сочинение на тему: «Трагедия «маленького человека» в романе «Преступление и наказание» Достоевского».
Написано было следующее:
«Шел я густым лесом. Вокруг извивались лианы, ухали совы, под ногами чмокала земля, жидкая от грязи. Я не мог понять, день или ночь, я не знал, где север, где юг, я все время видел вдали то леших, то бабу-ягу на помеле, то ковылял неподалеку грязный медведь — в общем, в лесу было не скучно. Наконец, кривая вывезла меня на полянку. Стоял там дом на курьих ножках с надписью «Библиотека», а перед ней — частокол отравленных копий. Они торчали из земли, как зубы, и я смело ринулся на них. У меня не было другого пути, надо было обязательно проникнуть в библиотеку, чтобы добыть роман Достоевского, иначе мне грозила двойка, а это было пострашнее даже бабы-яги. Оставляя куски тренировочного костюма и собственной кожи, я ворвался, преодолев полосу препятствий, в избушку и увидел плакат: «Роман Достоевского «Преступление и наказание» на руках у бегемота». И так мне стало обидно, что я проснулся».
— Что же вы все-таки читали у Достоевского? — спросила я, ознакомившись с «сочинением».
— «Скверный анекдот»!
В классе раздались смешки, многие расценили его ответ как блестящую остроту, и он выкрикнул:
— Ой и серость! Марина Владимировна, подтвердите, что это не туфта, что есть у него такая книжица…
Я сказала, что подобных знаний о Достоевском маловато, что «Скверный анекдот» — не книжица, а рассказ, а его сочинение напоминает мне огромный подъезд к невыстроенному зданию. Входишь, и сразу снова оказываешься на улице.
— Не надо двойки! — проникновенно попросил Соколов глубоким баритоном. — Мы же взрослые люди! Факир был пьян, и шутка не удалась, но я исправлюсь…
Он так просительно-лукаво мне улыбнулся, что я смалодушничала и двойки не поставила. Все же в его «опусе» проглядывала хоть ирония… Но и второе его сочинение — рецензия на телевизионные спектакли оказалась снова «не в жилу»:
Соколов крайне удивился, увидев после этой работы в журнале двойку.
— За что? — широко раскрыл он ярко-синие глаза, которые становились совершенно прозрачными, когда он врал или придурялся.
— За графоманию.
— Это что — вроде болезни?
— Почти. К следующему уроку загляните в словарь и сделайте сообщение на тему — «Что такое графомания». Многим доморощенным поэтам будет полезно.
Соколов не обиделся, он все время старался подчеркнуть, что между взрослыми людьми такие беседы нормальны, но для подобной независимости ему не хватало эрудиции Костровой.
Однако я не теряла надежды, что он может отвечать интересно. Однажды сам он попросил поручить ему доклад по «Тихому Дону» на уроке внеклассного чтения. Всех потряс примитивизм его рассказа. В простоте душевной он взял учебник десятого класса и списал страницы, посвященные разбору романа, а потом занудно пробубнил их вслух.
Я терпеливо дослушала все до конца и сказала твердо:
— На этот раз — новая двойка, самая полновесная. Нельзя считать и учителей и товарищей глупее себя.
Соколов пребывал в глубокой задумчивости до звонка, а на перемене спросил бархатным баритоном:
— А если авансик, Марина Владимировна? В смысле четверки в четверти?