ЖЕСТОКОСТЬ
(ИСТОРИЯ ВТОРАЯ)
У меня был пустой урок. Я вошла в учительскую и увидела, что Тина Петровна поливает слезами классный журнал, прикладывая к глазам промокашку.
Сквозь всхлипы она бормотала:
— Подумаешь, курсы МИДа! Все равно грамматика у нее хуже…
Очень широкие плечи, очень узкие бедра, очень худое мальчишеское лицо, длинные волосы, брюки — я первые дни занятий даже гадала, кто это, юноша или девушка?! Оказалось — учительница французского языка, студентка второго курса иняза.
— И вообще — она ноль без палочки, — всхлипывала сквозь судорожные вздохи Тина Петровна, благодарно схватив мой платок, который я ей протянула. Ее промокашка уже превратилась в лохмотья. Потом она спросила из-под платка:
— Над вами эта принцесса тоже издевается?
— Кто?
— Ну, Кострова, кто же еще… дочь академика…
Тина Петровна подошла к зеркалу и начала поправлять сложное сооружение на своей маленькой головке:
— С такой прической я взрослее, правда?
Я промолчала. Ее мальчишеское лицо выглядело совсем детским под этим роскошным парикмахерским сооружением.
— А что, собственно, она сделала? — перевела я разговор.
— Сделала! Да она весь урок улыбается…
— Ну и что?.. — начала я и вдруг вспомнила, как первый раз обратила внимание на улыбку Костровой. Тогда, на моем уроке, к доске вышла сутуловатая девочка в очках без оправы и, чуть потряхивая длинными золотистыми локонами, сказала, что мы напрасно идеализируем героев литературы 50—60-х годов.
Глуховатым голосом Кострова доказывала, что глупо уважать безвольных людей, а «шестидесятники» были предельно безвольны в отношениях с женщинами, как истинные «мягкотелые идеалисты».
Закончив свой доклад, она улыбнулась, одновременно скромно и едко. Да, это была своеобразная улыбка, мгновенно состарившая ее тонкое лицо. Такую улыбку я видала лишь у горбунов.
До сих пор не знаю, почему я решила сразу ее осадить. Может быть, из-за ее улыбки. Кострова не сомневалась, что поставила меня в затруднительное положение, и высокомерно ждала обычных нравоучений. А я только начинала завоевывать класс. Да, именно завоевывать, как приходится это делать каждому учителю в каждом новом классе. И я не могла допустить, чтобы ученица говорила со мной снисходительно-скучающим тоном. Кострова порозовела, дрогнув узкими бровями, когда я назвала источник ее эрудиции — книгу Богданович «Любовь людей 60-х годов», и сказала, что мало познакомиться с забытой книгой, мало ее прочесть, надо еще ее и понять.
В классе мгновенно установилась тишина. К нашему диалогу стали прислушиваться даже те ученики, которые до сих пор сидели на уроках литературы с «выключенным» вниманием.
Я добавила, что в отличие от Костровой всегда восхищалась мужеством идеалистов, вечных донкихотов всех времен и народов. А потом я поинтересовалась, что знает Кострова о Шелгунове и его мучительных и в то же время удивительно теплых отношениях с женой? Не читала ли она о наивном идеалисте Писареве, который, сидя в крепости, заочно предложил жениться на девушке, изгнанной из дому? Нет. А как оценила сна дружбу Герцена и Огарева, не разбившуюся, хотя жена Огарева стала женой Герцена?
Под градом моих вопросов лицо Костровой стало смущенным, хотя губы кривились в самолюбивой гримасе. Я не сомневалась, что теперь она достанет и прочтет все книги, о которых я упомянула, чтобы доказать и мне и классу, что она — не «верхоглядка».
Я все же поставила Костровой «пять», подчеркнув, что ценю ее попытку самостоятельно мыслить, но с тех пор я постоянно ощущала на себе ее холодный, тяжелый взгляд. Да, эта девочка умела задеть, да так, что и не придерешься, — взглядом, жестом…
Тина Петровна с тоской сказала:
— Понимаете, Кострова при каждом моем слове усмехается. Ну а я теряюсь и уже не соображаю, что говорю. Правильно или сбилась? А иногда она начинает со мной беседу по-французски. Я, конечно, отвечаю, но ведь я только на втором курсе, у нее запас слов больше, она же язык дома с детства учила. Ну, бывает, я не сразу ей отвечу. И Кострова говорит тогда по-русски: «Ах, простите, вы это еще не проходили!» Представляете?
На круглые глаза Тины Петровны снова навернулись слезы.
— Если бы не Мамедов, я совсем в их классе не могла бы работать.
— Мамедов?
— Да, он иногда крикнет: «Совесть у вас есть, люди?» Они хоть на минуту успокаиваются. Он очень французский любит, все время просит, чтобы я с ним дополнительно занималась.