По улице ехал парень на серой мохнатой лошадёнке.
Из-за тына появилась вихрастая голова. Два круглых голубых глаза с любопытством смотрели на всадника.
— Эй, где двор Андрея Клёпки, бондаря?
Голова поморгала и исчезла за тыном, а вместо нее из лаза в лопухах вынырнул малец в портах, крашеных бузиной и белой холщовой рубахе. Гришка, к которому обратились с таким уважением, приосанился, одернул рубаху.
— Да на краю села, у леса. А зачем тебе, добрый человек?
— У вас все на селе такие любопытные?
— Через одного. Время такое — держи ухо востро, — важно хмыкнул. — А дядька Андрей у нас — человек незаменимый. Сманят иль еще чего — без бондаря пропадем.
— Он у вас один что ли, бондарь на все село?
— Ну, не один, положим, я у него в подмастерьях, да брат мой старшой, Егор.
— Ну, ты, я смекнул, главный среди них мастер?
Гришка залился пунцовой краской:
— Да не! Я пока на подхвате. А дядька Андрей такой — один. В наших бочках все бабы грузди да капусту солят.
— Обойдутся бабы.
— Дык, не только бабы. Давеча, князь купель для бани заказал, из самого Смоленска. Да и в монастыре все бочки да купели — наших рук дело.
— Ты откуда ж такой разумной?
— Оттуда. Тётка говорила, что мамка меня в квашеной капусте нашла, оттого и мыслю крепко.
— Ого! Палец в рот тебе не клади.
— И правильно, мне бы чего послаще!
— Ну, так и быть, на тебе послаще! — достал из кармана яблоко, бросил Гришке. Тот поймал на лету, укусил крепкими белыми зубами, да так, что сок брызнул.
— И, правда, сладкое.
— Зовут-то тебя как?
— Григорием. Тетка Авдоня Гриней кличет, а как разозлится — чёртом окаянным. Называй, как тебе хочется.
— Григорий! Крепкое имя! А я Мартын, Мартын Конь. У меня отец — Фёдор. Фёдор Конь. Может, слыхал? Градостроитель.
— Слыхал. Дедушка Терентий, что Болдинский монастырь отстраивает, рассказывал. Он же и родом из наших краев, только уехал давно.
— Точно. Пойдёшь со мной в Болдинский монастырь? Работы там! Трапезную строить нужно. Колокольню опять-таки.
— Пойду, коль тетка Авдоня отпустит.
— А мамка-то где?
— Померла мамка.
— Сам-то уже не маленький, чай! Ремесло какое в руках держишь?
— Ты чаво, дяденька, запамятовал?
— Ой, запамятовал, ты ж бондарь.
— Бондарь. Клёпки дяде Андрею подсобляю мастерить.
— А тятька?
— Тятька сгинул под Полоцком, с литовцами бился.
— Так ты кормилец теперича?
Гришка приосанился, важно произнес:
— Кормилец. С Егором, старшим братом. Так и есть. Кормильцы!
— И много заробляете?
— Прибыток идет — полушка к денежке, деньга к полтине, полтина к рублю. Не бедствуем. Тетка Авдоня все складает в горшок. Будем жаницца — пригодицца.
— Эка, молодчик! Ну, бывай, а над моим предложением продумай.
— Вдругорядь, дяденька Мартын.
— Дяденька, — передразнил. — Так возле леса изба то?
— Возле леса то. Только смотри, дяденька, у него дочка, ты уж с ней поосторожнее, поберегись.
— А что, хворая иль ещё чаво?
— Хворая. Нюшкой величают. Только она, когда ее Нюшкой зовут, может вцепиться, как кошка, в бороду. И не смотри, выдернет все, что под руку попадется.
— А как же величать ее, чтоб бороду не выдрала? — Мартын погладил едва берущуюся курчавую растительность на округлом, с ямочкой подбородке.
— Величай Кадушкой! Зело[57] обрадуется, расцелует да в красный угол посадит.
— Чавой-то Кадушкой? Не внемлю. Много плоти на ей наросло?
— Да не, плоти мало. — Гришка растопырил руки, примериваясь к Нюшкиной плоти. — Зело гордится тятькой своим. Тятька — бондарь, вот она на «Кадушку» и отзывается.
— Ну, спасибо, мил человек, чудно у вас на селе. Дочь кузнеца на «Наковальню» ведется?
— Точно.
— А дочь конюха?
— На «Уздечку». Разумной ты, дяденька Мартын. Палец в рот не клади.
— На што мне твой заскорузлый палец. Мне б чаво послаще.
Гришка вынул из кармана штанов яблоко и бросил удивленному Мартыну. Тот словил на лету и чуть не свалился со своей мохнатой лошадки от неожиданности:
57
Зело — наречие церковно-старославянское: весьма, очень, сильно, крепко, больно, дюже; много, название осьмой буквы церковной азбуки, см. земля.