— Убедительно. Точно не убил. — Нюша взяла пирожок, откусила половинку. — С капустой? Ты от темы ушла, что ты про труд, про пословицы?
— Не торопись, руки быстро помыть! Сейчас. Царь простил епископа и приказал убрать статуи, после чего Владыка явился во дворец благодарить государя.
— И что?
— Митрофан писал, что только в труде человек может научиться планировать свои действия, только в труде можно стать аккуратным, организованным. Теоретически этому научиться нельзя.
— Не верю. Ну что тратить время на стирку, если машинка стирает. Зачем?
— А затем, что можно стать рабом машинки. Современные дети даже пол вымыть не умеют. Опять скажешь, зачем?
— Зачем?
— В том то и дело, что человек должен быть независимым, должен все уметь сам. А детей не учат, вот в чем беда. А отсюда нет трудолюбия, остается что?
— Что?
— Праздность. А эта опасная штука. Для чего время освободилось?
— Как для чего? Для учебы, например. Бабуля, а эти с какой начинкой?
— Эти с картошкой. И мы учились, только при этом еще и трудились. Саша! Давай к нам! Пирожки остывают.
— Да ну, бабушка, не убедишь ты меня. Качество жизни улучшилось.
— Качество? А в чем оно?
— Ну, как в чем? Удобно.
— Вот-вот. От чего ушли, к тому пришли. Чем отличается суп из рыбной консервы от живой ухи?
— Ой, где-то я это уже слышала!
— Вкусом. Тимошка опять таки. Ваши «Китти Кэты» не жалует. Проголодается — и давай тереться об удочки. Мол, пойдем, бабушка.
— До их пор ходит с тобой?
— А что ему сделается. Сидит, на поплавок смотрит. Как начнет клевать — хвост трубой. Ждет.
— Эй, кормилицы, наговоритесь еще, целая неделя у вас будет. Мама, с чем пирожки?
— А с чем хочешь?
— С капустой хочу!
— Есть.
— И с картошкой!
— Есть.
— И с зеленым луком с яйцом!
— Есть.
— Ой, бабушка, да ты волшебница.
— Да уж. С вами это легко. Вы же все любите.
— Точно, все, что ты готовишь.
— Надоели полуфабрикаты?
— Ой, надоели. Хотим картох!
— И огурцов!
— И квасу твоего домашнего.
— Да не кричите наперегонки, руки мойте. Тимоша, полотенце есть там свежее, посмотри! — Тимоша помчался, распушив хвост, за гостями.
Осень щедро осыпала золотом Березовые рощицы. Яркие багряные пятна кленов испестрили зеленую зендянь[72] леса. С пологих холмов открывались цветастые дали с темно-зелеными крапинами хвойных боров. Так прекрасна, так хороша была родная смоленская земля, что у Фёдора временами сладко замирало сердце, и далекая пышная краса Фрязии не вспоминалась райским садом. Отступали, уходили в прошлое его воспоминания, не будили сердце, не рвали душу на лоскуты. Стала забываться черноглазая Фабиа, любившая его беззаветно. И все же рвался он назад, ныло его сердце, терзаемое воспоминаниями о доме. Все здесь было чужое: костёлы, колющие небо острыми стрелами куполов, холодные камни зданий, пронизывающая до костей ночная сырость. Спасала работа. Он работал, как проклятый, пытаясь заглушить боль от разлуки. Барбарини, старый наставник его, уговаривал:
— Теодоро, что тебе в холодной Московии делать? Кто тебя там ждет? Царь больно жесток, не помилует. Оставайся. Да и Фабиа, дочь Барбарини, сердцем прикипела к русичу голубоглазому. Да и какая девица не засмотрится. Высок, строен, русые кудри ветром пахнут, глаза голубые, как небо весеннее. Ну, а в работе — пятерых заменит — силища. Да кроме работы ничего его сердце не занимало, уж как не старались, а Фёдор засобирался. Тут обоз с купцами подвернулся, с ними и возвращался в родные края.
— Проснулась?
— Да, бабушка, у тебя такая тишина! Можно спать до обеда! У нас слышно, как соседка просыпается справа, сосед умывается сверху, дети в сад собираются с воплями снизу. Никакого будильника не надо. А что так тихо?
— Снег выпал.
— Ой, конец ноября.
— Самое время. Поэтому и тишина. Первый снег всегда очень тихий, бесшумный. На цыпочках спускается на землю.
— Ой, бабушка, какая ты у меня поэтичная.
— Просто люблю очень зиму.
— Да уж помню. Папа уехал?
— Да, в шесть утра. Позавтракал. Ему на работу. Это у тебя каникулы.
— Знаешь, как я устала? Думала, не дождусь.
— Да когда же ты успела? Только первая четверть закончилась.
— Знаешь, как трудно в седьмом классе. Это тебе не шестой.