— Да я ничего, нам с коровкой то грех плакаться. Как в городе то?
— Голодно. Давеча челобитную царю писали, просили хлебушка подкинуть. Фёдор Савельич подписал.
— Прислали хлеба?
— Как же, — отложил ложку. — Батогов прислали. Безобразов солдат пригнал из гарнизона, зачинщиков, кто челобитную писал, повязали.
— А Савельич?
— Пятьдесят ударов батогами прилюдно!
— Как же? Господи! Мастера! Батогами? Перед честным народом? — Нюша всхлипнула, вытерла рушником набежавшие слезы.
— Что, мамка, плачешь? Кого батогами?
— Кыш с лавки, на улицу ступайте, неча во взрослые разговоры встревать.
— Запил Фёдор Савелич, уже неделю на стройке не появляется, тятя говорил, пьет. В кружало[76] завалился на торговой площади, там и спит на лавке в задней горнице. Хозяин не гонит, знает, что Фёдор Савельич расплатится. Не тот человек, чтобы обмануть.
— Чтой — то делается? Безобразов то! Имя, какое!
— Имя в самый раз! Злой, что Кащей. Сказал, если Савельич стену к весне не достроит — не сносить головы. Мир с поляками заканчивается. Ждем войны.
Нюша перекрестилась на образа:
— Господи, помилуй! Матушка Богородица, помоги, спаси землю русскую.
— Выдюжим, Нюша! Не горюй!
— Да как же, Егорушка, помнишь, малые в землянке мерзли? Неужто и детушкам нашим такая судьба уготована?
— А зачем стену строим? Ты бы увидела ее, Нюша! Богатырь — стена. Шесть тысяч люду строит. Яблоку негде упасть: камень возят со всех городов, Старицы в Рузе, а известь жгут в Бельском уезде и у Пречистой в Верховье.
— Красивая стена?
— Красивая! Что твое ожерелье! Горит. Червоная, ожерелье и есть. Вокруг Смоленска огибает, башни, что кораллы твои, Нюша. Знатный подарок… — Там и тятя с Мартыном.
Нюся вспыхнула.
— И Мартын там?
— Там, где ему быть.
— На тебя серчает?
— Серчает. Давеча к тяте ездил — видел его. Жанился, девка смоленская, Дарья.
— Пригожая?
— Да где там? Рябая. С тобой разве сравнится? — притянул Нюшу, обнял — Голубка моя, любушка. Измаялся без тебя.
Вечером, когда все дела были переделаны, банька истоплена, дети перемыты, Нюша надела бабушкино ожерелье, увидела свое отраженье в темной глади воды в ушате, подмигнула:
— Не горюй!
Утро тихо вошло в комнату. Бабушка тихонько хлопотала в кухне.
Доброе утро, бабуля!
— Доброе. Выспалась?
— Выспалась, в храм пойдем?
— Пойдем, собирайся.
— Только вот юбки у меня нет. В джинсах?
— Нет, негоже.
— А почему, бабушка, нельзя в брюках? На западе в костелах женщины, в чем хочешь, да еще и сидят.
— В чем хочешь — это в миру. А в храме — свои законы.
— Зачем?
— Ну как? Ты же к Богу приходишь? Вот если к тебе в гости кто-то придет и начнет вести себя, как захочет — хорошо это будет? Нет, ты такого гостя врятли еще раз позовешь. Еще и обидишься. Но Бог всемилостив, он принимает каждого. Другое дело, в храме ничто не должно отвлекать от главного — от молитвы — разговора с Богом, а наши наряды там ни к чему.
— Я видела, как в храме тетенька ругала девушку в джинсах и майке. Лето, жара, а ей захотелось в храм зайти, свечу поставить. Разве можно ругаться? Она ведь больше и не зайдет, побоится.
— Если умная, не побоится, посмотрит, как нужно одеться и придет.
— Побоится. Поругали, кому захочется еще раз. Первый опыт знаешь, какой сильный?
— Да, согласна. Бабушки у свечных ящиков иногда излишне строги. Но здесь проверяется еще одно качество — смирение. Она ведь, бабушка, жизнь прожила, и наверняка — нелегкую, что же сразу обижаться? Улыбнись, попроси прощения и увидишь — самая строгая бабушка улыбнется в ответ. А то — не приду больше. Разве можно?
— И все-таки я про брюки. Времена меняются. Сейчас в брюках много женщин. Удобно. А из-за этого в храм не зайти?
— Да зайти то можно. Первый раз, ну второй, ну пятый. А потом и сама не захочешь. Это так. В храме память просыпается. В брюках женщина никогда не ходила на Руси, во время татаро-монгольского ига в штанах иноземки скакали на лошадях, землю разоряли, отсюда к брюкам на женщине такое предубеждение. Да и неженственно это. Парням это не нравится. Они не говорят, конечно, но на уровне генной памяти для мужчины девушка в юбке безопаснее, она на мужчину не похожа, то есть на врага.
— Поняла, бабушка. Если рядом женщина в брюках — она скорее товарищ, может враг — в подсознании, но никак ни любимая? Прикольно, я и не думала.
— Точно. На Руси разводов практически не было. А сейчас?