Во время моих прогулок по городу, может быть, не менее бесцельных, чем рыбалка на Потоке, я, не иначе для того, чтобы убить время, заходил в музеи. И посетил зимой и весной несколько раз выставку, над входом в которую сияло одно большое имя.
Карл Гектор, обычно стоявший на северной оконечности моста метрах в десяти от набережной, все эти годы должен был наблюдать открывавшуюся его взгляду верхушку Национального музея. И вот — продолжу рассказ о моем герое — в последний день отпуска, в воскресенье, я вновь обнаружил его на привычном месте.
— Ты хоть раз за всю жизнь был в музее, вон там? — показал я рукой.
С равным успехом я мог бы выбрать любое из общественных зданий, которые тоже маячили перед его глазами все эти годы.
— Нет.
В ответе не прозвучало даже намека на самооправдание.
— Ты не мог бы потратить немного времени от последнего дня, чтобы пойти туда вместе со мной?
Он перехватил нейлоновую леску в левую руку.
— Только деньги кидать на ветер.
— Сегодня воскресенье, вход свободный.
— Я не привык околачиваться там, где мне делать нечего, — довольно-таки дерзко заявил он.
— А вдруг ты будешь вознагражден и тебе там понравится?
— Я работал с одним парнем на капремонте. Он все это видел.
— И картины тоже?
— Да, он говорил, они страшно дорогие. А раз так, это не для меня. Для тех, кто поумнее и побогаче.
— Музей государственный, значит, твой.
— Чепуха.
Тогда я начал издалека.
— Ты, должно быть, видел рекламу над музеем в этом году? Это имя знаменитого шведского художника.
— Может, и видел.
Я не избежал искушения рассказать ему нечто анекдотическое из жизни Эрнста Юсефсона. Чтобы возбудить интерес к художнику.
— Он спятил. Сумасшествие проявилось в Париже, когда Юсефсон бросился бегать по городу и скупать всю парижскую лазурь, какая была в лавках. А потом поехал в Бретань с другим шведским художником. Родственники тем временем выслали за ним полицию, чтобы задержать его и упрятать в сумасшедший дом. Но по ошибке полиция забрала товарища, который с виду казался еще безумнее. Тогда Эрнст Юсефсон попросился сопровождать друга. И сам угодил за решетку.
— А кем он был, этот Юсефсон?
— Он происходил из богатой еврейской семьи.
— Вот видишь. Что может быть общего с таким у шведского рабочего?
— Выставка закрылась. Теперь там висят обычные картины. Отвлекись немного, пойдем! Ты всегда можешь сюда вернуться, как только надоест.
После дополнительных уговоров он наконец согласился. Выбрал леску и оставил все снаряжение под присмотр стоящего рядом рыбака.
Карл Гектор предупредил, что может уделить всей затее не больше получаса. Его сопротивление было мне понятно.
С самого начала искусством дорожили только аристократия и церковь. Потом интерес к нему переняла буржуазия, чтобы показать: она не хуже прежних хозяев, тоже просвещенная. Постепенно новый класс унаследовал культурную традицию.
Крестьяне также держали дома и берегли кое-какие вещи, свидетельствовавшие о их любви к прекрасному. Они любили диковинные цветы и красочных птиц на мебели, кружевные накидки невест, предметы, которыми пользовались в праздники. У крестьян, следовательно, тоже была своя старая культура, на которую они опирались еще с тех времен, когда занимались пастушеством. И только рабочие не оставили после себя никаких художественно обработанных изделий.
От рабов не осталось ничего. Даже имен, кроме немногих, попавших в судебные документы после расправы над горсткой «смутьянов» или убийц и составлявших ничтожную часть по сравнению с большинством. Следы же интереса к искусству, проявленного пролетариями, исчезли вместе с самими пролетариями. Современные рабочие относятся к искусству равнодушно, они никак не связаны с ним, да и сколь-либо выдающихся художников их среда не выдвинула. Свой комплекс неполноценности рабочие скрывают за показным или вызывающим безразличием.
Мы дошли до Национального музея.
— Вот не думал, что буду шляться по таким местам, как все эти господа, — сказал он чуть враждебно, когда мы стояли перед порталом музея, разглядывая его высокие арочные своды и колонны, изукрашенные псевдогреческими капителями, фризами и всем прочим великолепием, отягощавшим официозную архитектуру конца XIX века.
На портале выделялась пустая ниша. По-видимому, раньше там стояла скульптура в полный рост, изображавшая какого-то античного бога или богиню.