— Папа пришел! Пришел папа! — услышал я голоса детей, как только ключ повернулся в замке.
Мы вошли. Общая комната оказалась намного просторнее, чем я предполагал. Посреди стоял круглый стол с вазой, наполненной виноградом и другими плодами юга. Вокруг нее был аккуратно расставлен кофейный сервиз. Ситцевая обивка стульев отливала веселыми голубыми тонами. Мне почему-то подумалось, что на время отпуска стулья закрывали чехлами. И я почти не сомневался, что жалюзи тоже были опущены, чтобы ничто в комнате не выцвело. Во всяком случае, шторы на окнах сияли непоблеклыми красками. Ковер полностью застилал полы. С потолка свисала нарядная люстра. Обстановкой дом обязан был скорее всего «старухе». На минуту мне почудилось, что я попал в образцовую витрину на выставке-продаже.
Только небольшие детали нарушали почти идеально стандартную обстановку. Со стен, например, на меня смотрело несколько неуклюже написанных картин — не репродукций, а оригиналов, сотворенных ловкой рукой мазилы-ремесленника. На полках комбинированной стенки для книг и телевизора стояла явно не читанная популярная серия классиков, смахивавшая на муляж: до того плотно, баз намека на зазор между переплетами, сливались в один блок ее тома. Остальное место на полках занимали мелкие вещицы: украшения, цветные камешки, корни растений, бутылочки-лилипуты из-под ликера, оплетенные соломкой бутылки кьянти — все вместе производило впечатление сувениров, привезенных из деревни или заграничной поездки. Такие «личные» мелочи хранят обычно на память о местах, где побывали.
— Познакомься с моей старухой, — сказал муж. — Ее зовут Сигне. Она не привыкла принимать посторонних, не подготовившись как следует. Так что извини, если принимаем тебя запросто.
Старуха Карла Гектора оказалась все еще красивой блондинкой, на несколько лет моложе его. На ней были скромное платье и босоножки, из которых выглядывали пятки и кончики пальцев. Строгая правильность и опрятность ее домашней одежды произвели на меня должное впечатление. Хотя до полного ансамбля ей чего-то не хватало. Разве что шляпы? Мальчику и девочке, которых мы встретили в коридоре, исполнилось, как меня уведомили, соответственно шестнадцать и четырнадцать лет. Дети сильно загорели за лето и выглядели здоровыми, открытыми и многообещающими ребятами. Жаль, что, поприветствовав нас, они тут же исчезли.
— Устраивайтесь поудобнее. Нам, сказать по правде, нечем вас угостить, — сказала жена и занялась разливанием горячего кофе по блистающим чашкам. Печенье, булочки и пирожные посыпались на меня, как из рога изобилия. Торт с градинами земляники, парившими в воздушных сливках, тоже, по-видимому, принадлежал к обычным воскресным блюдам. Пути отступления были отрезаны, я не мог не понять крывшийся за словами вопрос: «Вы убедились, как неплохо мы живем?» — и пояснение к нему: «У нас тоже есть гордость, мы — рабочие».
Обязательные для разговора темы о детях, школе, отпуске, уличном движении, погоде чинно и в должном порядке исчерпали себя. После этого я, к своему ужасу, понял, что больше нам сказать нечего. Хозяин дома превратился в полунемого. Но жена продолжала обычную, украсившую бы любую буржуазную гостиную, светскую беседу.
Она родилась в простой среде и до замужества работала. С соседями по дому она не общается, ей хватает забот о собственной семье. Я чувствовал, как сгущалось в воздухе немое желание ее мужа вернуться на мост, и понял, что заговорить о рыбалке было бы святотатством. И во мне возникло тоскливое чувство, что сижу я в не заселенной еще квартире. Образ мебельного гарнитура опять всплыл перед глазами, лишний раз подчеркнув черную неблагодарность моей натуры.
— Вы читаете книги? — спросил я, не придумав ничего лучшего, и взглянул на полупустые полки с коллекцией безделушек.
Ответ жены прозвучал заранее приготовленным:
— У меня нет времени.
Карл Гектор ответил, как всегда, за себя:
— Раньше я пользовался библиотекой, но потом бросил. В книгах редко говорится о том, что касалось бы меня. Книги слишком трудны для нас, рабочих.
— И ты из-за этого бросил читать?
— Нет.
Плевать, подумал я. Человеку необязательно бегать по музеям и продираться через книжные дебри, чтобы чувствовать себя счастливым. В конце концов, чтение только разрешает проблему свободного времени, а с понятием образованности мало что имеет общего. «Неученый может обладать интуитивной образованностью — образованием души» — так, кажется, говорили старые либералы-гуманисты со своих кафедр, когда возвещали истину в эпоху юности движения. Такова была их академическая точка зрения. Они хотели утешить «еще необразованных».