Несмотря на все наши жертвы и старания поднять мастерскую, мои дядья говорили, что отец набил мошну деньгами из кассы, что ему совсем не так плохо, как он хочет показать. Это нас огорчало и обижало. Нам нелегко жилось, а братья отца без конца на него нападали. Отец был вынужден открыть угольную лавку. Но хотя в те времена уголь был в ходу, наши дела шли все хуже, потому что отец жил мастерской и потерять ее для него было равносильно смерти. Все гроши, которые он зарабатывал, уплывали из дому. Лавка перестала приносить доход. Отец ее продал и продолжал работать в мастерской, но легче нам не стало.
Дед и отец взяли в аренду мелочную лавку у Адриану Рапиньи. Тому не хотелось с нею возиться, и вскоре он ее задешево нам уступил. Тут наша жизнь начала понемногу выправляться. Наученный горьким опытом, отец теперь не мешал торговые дела с производством. Но потом снова принялся за свое: стал вкладывать деньги в мастерскую. Опять настали трудные времена, поставщики прекратили давать нам товары. Тут только отец понял, что происходит, закрыл мастерскую и занялся лавкой. Наше экономическое положение стало улучшаться, но очень понемногу.
Мастерская была собственностью компании, которая распоряжалась в наших местах. Дед взял мастерскую в аренду много лет назад, потом между ним и компанией возникла тяжба, на которую уходила большая часть наших доходов. Как говорил мой дед, у компании денег больше, она смогла выиграть дело и заставила нас уехать. Уверен, если бы не эта тяжба, дед и отец никогда бы оттуда не уехали.
Я закончил начальную школу в десять лет, а в одиннадцать поступил на фабрику. Родители не возражали. Наша жизнь оставалась по-прежнему нелегкой, и помнится, у меня не бывало ни гроша. Я давно уже перестал таскать у матери деньги. Мне казалось, что я хуже других мальчишек. Ведь мой отец был мастером и пользовался уважением, а мы никак не могли свести концы с концами. Почти все мои сверстники ходили в башмаках, а я босой. У меня была пара ботинок, я надевал их по воскресеньям.
На первой моей работе я возил кирпичи в тачке, а это очень тяжелое дело. Я разгружал печи, на руках перетаскивая горячие кирпичи. Проработал я там лишь лето. У одного из хозяев были довольно глупые шутки. Если кто ему не нравился, он швырял в того глиной. В меня он запустил со всей силой комок и попал в глаза. Я ушел. Мать накричала на меня. Вскоре меня отдали на другую фабрику. Говорили, что я спорый в работе. Я возил на тачке кирпичи, выходившие из-под пресса, а другие рабочие сгружали их на пол для просушки. Здесь пресс был уже электрический. Работали споро и после каждого рейса старались хоть немного отдохнуть. Когда хозяин снял несколько парней с этого участка, времени на отдых уже не осталось. Поэтому нам приходилось бегать. Я пошел к хозяину: «Такого не должно быть. Я так больше не могу», — и бросил тачку. «Знаешь, парень, если ты не помолчишь, я вышвырну тебя вон». Через два дня он меня уволил.
Оттуда я перешел на стройку подсобным рабочим, таскал на спине ведра со штукатуркой на четвертый этаж. Мне было тринадцать. Там я пробыл около двух месяцев. Оттуда подался рыть канавы. Все заработанные деньги я отдавал матери. У меня не оставалось ни гроша.
Помимо того, что работа была тяжелой, нам попался чересчур суровый прораб. Суровый и жестокий. Когда мы не успевали докопать несколько метров, он кричал: «Ничего не сделали, лодыри!» И осыпал нас руганью и оскорблениями. Мне бывало не по себе, и пропадала всякая охота работать. А прораб не спускал с нас глаз. Человек ведь не может работать без остановки, он не машина. Прораб только того и ждал — стоило кому-то из нас разогнуть спину, как он тут же являлся и начинал орать. Он просто нас травил.
После я нанялся к одному каменщику, ходил с ним по домам. Он был хороший человек. Скоро я обзавелся инструментом. У меня до сих пор хранятся мастерок и отвес. Мы перекрывали черепицу, пробивали двери. Мне было с ним хорошо. Он сердился, шумел, но быстро отходил.
Тем временем мой брат Арманду поступил на металлообрабатывающий завод в котельный цех. Он был трудолюбивый и быстро обзавелся друзьями. Вскоре он добился, чтобы приняли и меня. Тут для меня началась настоящая пытка. Мастером там был некий Силвину, из-за него жизнь в цехе была невыносимой. Но я все-таки выдержал там несколько лет. Подсобником.
Силвину я не понравился, потому что любил учиться и часто поступал не так, как ему было привычно. Например, когда он приказывал мне что-нибудь, я делал не так, как он велел, а по-своему. Обычно так сберегалось время. А он хотел, чтобы я работал, как в первобытнейшие времена. Казалось, мог бы он понять, если перестать махать молотом или мотыгой, если делать работу быстрее и с меньшими усилиями (и если машины при этом не ломаются), то это намного лучше. Лучше для всех. И все-таки этот самый Силвину считал, что я должен применять устаревшие методы, что нужно продолжать работать, как двадцать, тридцать лет тому назад.