Но и я упрямый. Мать постоянно ругалась: «Ты просто с приветом. Все время какие-то идеи…» Тогда я отвечал «да-да», «ладно», «хорошо», но когда на другой раз мне давали новую работу, все повторялось. Я дожидался, пока мастер отойдет, и делал по-своему.
День за днем он не отставал от меня, не отходил ни на шаг. Стоило мне поднять голову, как я слышал: «Чем ты тут занят?» У меня был хороший знакомый, мастер из котельного цеха, приятель моего брата. Силвину постоянно ему на меня наговаривал: «От этого типа никакого проку. Попусту тратит время!» Этот приятель как-то подошел ко мне и посоветовал набраться терпения. Через какое-то время он перевел меня к себе. Я многому научился в слесарном цехе и мог уже работать самостоятельно.
Перейдя в котельный цех, я начал работать в охотку. Мастер ко мне не цеплялся, я многое перенимал у других и старался все усовершенствовать. Мастер меня поддерживал. Тут я провел шесть месяцев, а потом, к неудовольствию моего шефа, попросился в сварщики. Меня привлекала эта работа. Я смотрел, как работали другие, и старался им подражать. Я пробыл в сварочном цехе около полутора лет. Мне было шестнадцать, а я уже работал наравне с опытными сварщиками. Видя мое рвение, они давали мне полную свободу. Я зарабатывал сорок эскудо, а опытные рабочие с шестнадцатилетним стажем — девяносто. Все было бы хорошо, если бы не жара. Я не знал, куда деваться. У меня появились гайморит и головные боли, от которых, несмотря на лечение, я страдаю по сей день. И никто не мог мне помочь. Доктор прописал мне очки, но я не мог к ним привыкнуть и выбросил, потому что от них у меня еще сильнее болели глаза. По праздникам, без сварки, я чувствовал себя гораздо лучше.
Я поговорил с шефом, объяснил, что со мною происходит. «Ладно, парень. Сходи к Силвину». Так я вернулся, на свое несчастье, в слесарную.
Перейдя в сварочный цех, я стал учиться по вечерам. Я плохо разбирался в чертежах, и мне было ясно, что надо учиться. Я начал посещать вечернюю школу. В пять я выходил с завода, ехал на велосипеде домой, ужинал, а в семь должен был являться в школу. От завода до дома пять километров, от дома до школы три. На все про все у меня было два часа. Я по-прежнему отдавал все деньги родителям, но мать начала входить в мое положение. Она совала мне деньги, а я не брал, знал, как нелегко нам живется.
Моя школьная жизнь протекала безоблачно. Я всегда получал хорошие отметки.
В тот период у меня возникли сложности с девушками. Но об этом не принято распространяться. Девушки относились ко мне с пренебрежением. Им нравились хорошо одетые парни. Но женился я в семнадцать лет.
Первую любовь мою звали Одилия, и ей было двенадцать. Мне казалось, что она моя. Детские выдумки! Мне не нравилось, когда она смотрела на других ребят, а она не любила, когда я смотрел на девчонок. Часто я даже ревновал ее. Мы были как дети. Это все происходило, когда мне было четырнадцать. Я больше ни на кого не смотрел. В то время начали устраивать танцы. Она выделялась среди подруг, ей не было отбоя от парней. Еще до начала этих вечеров была свадьба моей двоюродной сестры, которая пригласила одну девушку из Вила-Франка, и я с нею танцевал. Она не хотела меня отпускать и танцевала только со мной. Там же оказалась Одилия. Я не заметил, когда она пришла, а она меня увидела в обнимку с другою. Одилия очень расстроилась и пожаловалась моей тетке, которая все передала мне. «Она чуть не плакала».
Вскоре после этого и начали устраивать танцы. Одилия танцевала там с разными парнями. Я переживал, и это в четырнадцать лет! Время шло, и она все больше отдалялась от меня. Все это стало отражаться на работе, хотя смелости мне было не занимать. Я все время о ней думал. Только для нее билось мое сердце. Чем больше я старался ее забыть, тем тяжелее мне становилось. Что я делал, чтобы ее забыть? Старался работать быстрее. Чем больше я работал, тем больше ее забывал. Я просто выбивался из сил. Я начал влюбляться в других девушек. И все-таки в мыслях у меня была одна Одилия.
Чтобы покончить со своими страданиями, я решил объясниться ей в любви. Я ждал удобного случая, потому что не мог так больше жить. Я был как помешанный: ничего не понимал, ничего не слышал. Наконец отправился к Одилии и все ей рассказал. Мне перехватило горло. Я выдавливал слова с таким трудом, что она, конечно, возомнила о себе. Сказала, чтобы я подождал месяц, а через месяц она ответила мне «нет». Она-де никого не любит и не полюбит до двадцати лет.