Вначале я почувствовал толчок. Руль выбило. Затем я увидел его, ничком лежащего на капоте: лицо под козырьком кепки искажено, руки тянутся к ветровому стеклу. Он наскочил на машину с правой стороны сразу за светофором; я затормозил и увидел, как он завалился влево и скатился на дорогу. Всюду эти запреты останавливаться, всюду эти запреты, поэтому я включил задний ход, отъехал на несколько метров, поставил машину на ручной тормоз и вышел. Где же он? Вон там у бровки. Схватясь за оградительную цепочку, скрестив руки, он пытался приподняться, — тщедушный человек в поношенном пальто, легкий как перышко. Вокруг стояли прохожие, пытались ему помочь и уже были настроены враждебно ко мне: для них вопроса, кто виноват, не существовало. На смуглом лице пострадавшего было больше страха, чем страдания; когда я подходил к нему, он смотрел на меня с опаской и насильной улыбкой старался успокоить прохожих: ничего, мол, не произошло, не стоит, мол, обо всем этом и говорить. Я перевел взгляд на автомобиль, на правом крыле была яйцеобразная вмятина довольно правильной формы, будто от удара дубинки; там, где лак отошел, прицепились кусочки ткани, капот, на котором тоже была вмятина, раскрылся, стеклоочиститель сломался. В то время, как я оценивал повреждения, он наблюдал за мной, держась обеими руками за цепочку, то и дело оборачиваясь на отъезжавшие автобусы.
Ссадины на лбу и на запястье; ничего другого я, подойдя к нему, не заметил. Он взглянул на меня с улыбкой, в ней было признание во всем: в неосторожности, в спешке, в желании не придавать значения последствиям. Он словно старался убедить меня, что ничего особенного не случилось. На нем были широкие обтрепанные джинсы. Он поочередно приподнимал ноги, крутил головой, сгибал для убедительности руку в локте: посмотри, разве не все в порядке? Я спросил, почему он побежал на красный, — он лишь сожалеюще и виновато пожал плечами: он не понимал меня; с испуганным выражением лица повторяя одну и ту же фразу, напряженным жестом показывал в сторону железнодорожной насыпи; слова были турецкие, я понял это по интонации. Я догадался о его желании удрать и видел, что мешал осуществить это. Но он не решался сознаться, что больно, страдал от сочувствия и любопытства прохожих, понимал, что они обвиняют меня. «К доктору, — сказал я, — сейчас я отвезу вас к доктору, к врачу».
О, каким легким он оказался, когда, положив себе на плечо его руку, я подхватил и повел его к машине, с беспокойством поглядывавшего на крыло и радиатор. В то время, как стоявшие вокруг объясняли новоприбывшим прохожим, что видели и слышали, я водрузил его на заднее сиденье, усадил полулежа, ободряюще кивнул ему и поехал по направлению к школе. Недалеко от школы жили и занимались частной практикой многие врачи, я вспомнил о белых эмалированных табличках перед их палисадниками.
Я наблюдал за ним в смотровое стекло, он закрыл глаза, губы дрожали, от уха вниз стекала тонкая струйка крови. Обеими руками он оперся о спинку переднего сиденья и приподнялся — конечно, не для того, чтобы легче переносить боль, — он что-то искал в многочисленных своих карманах, роясь в них оттопыренными пальцами. Затем извлек откуда-то листок бумаги, оказавшийся синим конвертом, и умоляюще протянул его мне. Сдавленным голосом, настойчиво, с непривычным ударением он произнес: «Лигнитцерштрассе».
Для него сейчас, наверно, не было ничего важней на свете, как убеждать меня, страх все явственней отражался на лице. «Не надо доктора, надо Лигнитцерштрассе», — говорил он, помахивая синим конвертом. Мы подъехали к стоянке такси поблизости от школы, я остановился, показал ему знаками подождать, пока я отлучусь; затем я подошел к таксистам и справился у них, где находится Лигнитцерштрассе. Те сказали, что есть две улицы с таким названием, но, разумеется, раз уж я здесь, то, видно, хочу попасть на ближайшую из двух, и описали путь, которым поехали бы сами — мимо больницы, через туннель, к самому краю заводского района. Я поблагодарил, зашел в телефонную будку и набрал номер школы. Занятия, очевидно, давно начались, никто не снимал трубку. Я позвонил домой и в ответ на удивленный вопрос жены сказал: «Не пугайся, у меня была авария, со мной ничего не случилось». Она спросила: «Ребенок?» — «Иностранец, — ответил я торопливо, — похоже, иностранный рабочий, я должен его отвезти. Пожалуйста, сообщи в школу». Напоследок я еще раз набрал номер школы. Теперь было занято.
Я вернулся к машине. Перед ней стояли два таксиста. Повреждения дали им повод для спокойной беседы об авариях, случавшихся с ними, при этом в своих рассказах оба старались превзойти друг друга. В машине никого не оказалось. Я наклонился над задним сиденьем и похлопал по нему. Водители ничего не приметили, но допускали, что он прошел вперед и, может, уехал в первом из стоявших в очереди такси. Южный тип, в кепке, к тому же пораненный, — такого определенно запомнили бы. Они полюбопытствовали, где это мне не повезло, я рассказал, и оба оценили мои убытки, в лучшем случае, в восемьсот марок.