— Быстрее, — сказала Крис, но Элизабет была уже на полпути к светофору и не услышала ее. — Они могут умереть.
После аварии движение на этой стороне улицы прекратилось. Рядом не было жилых домов, только бесконечно тянулись фабричные корпуса, запертые и, во всяком случае, в это время безлюдные. Крис взглянула в огромные слепые окна, но в них не отразилось никакого сочувствия. Она перевела взгляд на мотоциклиста и шофера.
«Почему я так боюсь, что они умрут? Ведь это их одних касается. Потому ли боюсь, что ничем не могу помочь им, и никто не может?»
Она наклонилась над телом мотоциклиста. Ни его, ни шофера даже не думала трогать, а может, надо? Или все не так страшно, лишь легкие ушибы? Наверно, маска иронии спасает в подобных ситуациях. Но они случаются, хотя люди, само собой, стараются не задерживать на них свое внимание. Случаются, тут не возразишь. Крис почувствовала дрожь и смутное беспокойство. Сняла пальто, укрыла мотоциклиста. А вдруг есть средство, которое спасло бы его и шофера, а она этого средства не знает, и вот оба сейчас умрут?.. Избегают люди подобных сцен, ну а если так, почему же ведутся войны, почему вечно истязаем мы друг друга мелкими пакостями?.. Если бы шофер или мотоциклист могли хоть сказать, где болит, пусть даже сейчас, когда, наверное, уже слишком поздно, все равно нужно помочь во что бы то ни стало. Но они без сознания. Шофер, кажется, немного пришел в себя — стонет, с мотоциклистом хуже — лежит так спокойно. По крайней мере, крови не видно — а вдруг это плохо? Что я могу одна? «Не сходи с ума, по крайней мере, приедет полиция, поищет свидетелей. Но вот умрут. Зачем им тогда свидетели? Шоферу, наверно, больно… Пожалуй, так оно лучше — ясно хоть, что живой. А от меня никакого проку, к чему я здесь тогда? Врач… только врач может хоть немного облегчить их страдания. Каждый должен быть врачом».
Бесконечно долго тянулся этот кошмар. Наконец вернулась Элизабет. «Скорая помощь» была в пути, а пока Элизабет тихо причитала, как внезапно все случилось, прибыла полиция. Сейчас набегут люди, столпятся, заслонят слепые окна фабрики, все задвигается. Люди всегда собираются там, где смерть, поминки, похороны, как тут не поглазеть.
В последующих событиях была некая закономерность, и потом Крис смогла восстановить в памяти их логическую очередность: имена, протоколы, мундиры, две «Скорые», больничная палата, укол, полицейская машина. И вот наконец она на пороге дома, идет на вечеринку.
Когда Крис вошла, веселье было в самом разгаре. Люди бродили из комнаты в комнату, сидели на ступеньках. Никто не посторонился, чтобы дать ей подняться по лестнице, оставалось переступать через сидящих, а Крис так устала, что это потребовало немалых усилий. На середине лестницы кто-то наткнулся на нее и пролил содержимое стакана на пальто.
— Не видишь, куда идешь, — проворчал он и вернулся обратно в кухню за другим стаканом.
Она посмотрела ему вслед, затем глянула на пальто. Аккуратно сняла его и перекинула через перила. «Эй, Крис, что-то ты поздновато, лучше поздно, чем… а знаешь, Крис… Смех, да и только…»
Крис, сразу попав в разгар беседы, удивлялась своему спокойствию. Может, еще не пришла в себя? Нет, она создавала собственное присутствие здесь, общалась, наблюдала происходящее, но с какой-то необыденной ясностью. Отчетливо воспринимала слова и жесты, но как-то отрешенно, будто фильм, в котором сама исполняла некоторую роль. Она была спокойна, наверняка зная, что это состояние сверхъявственности неестественно и надломится, как только достигнет определенного уровня. И сосредоточенно размышляла, какую форму примет этот надлом. Можно бы, конечно, что-нибудь швырнуть, например, вот эту винную бутыль в белую стену. Или закричать, прикрыв глаза, зажав уши, и кричать, кричать. Но это хуже, уж слишком откровенно.
— Сегодня на фабрике… — говорила она кому-то, вроде бы знакомому.
— Ну это скучно… лучше расскажи, как ты сама… Что слышно о твоей поездке в Северную Африку… неужели отказаться от нее, в конце концов?
Все они так озабочены собственной скукой и собственными разочарованиями. Понимают ли они, что спрашивают только из вежливости, и даже не вежливость служит причиной истинной заинтересованности в благополучии другого, а лишь некий обряд? Неужели они примирились с мыслью, что на других им совершенно наплевать и что, по сути, ничем не помогут друг другу, даже если и не наплевать? Она оглянулась вокруг: стоят, теснятся лицом к лицу. Сердце ее наполнилось жалостью к себе и к ним, защемило от сознания бесполезности этой жалости.