— Да не жалуюсь я ни на какую спешку. На работу никогда не жаловался. И на парней, с которыми вкалываю, тоже. Люди как люди. Если на кого жаловаться, так на самого себя. Но себя не переделаешь: все как есть, так есть.
— Ты никогда не пробовал выбиться? Стать не рабочим, а кем-то другим?
— Нет. Да и не вышло бы ничего.
— И никогда не думал о тех, кому приходится хуже, чем тебе? Конторскому служащему, например, в учреждении не лучше. Я уж не говорю о тех, кто живет в бедных странах.
— Хм, вот уж утешение, что другим хуже. Но конторщик и те самые, помнишь, ты говорил, в других краях — это же не я! И думать о них нечего.
— И твоя совесть чиста?
— А с чего ей не быть чистой?
Казалось, я смотрел в пропасть. Передо мной сидел еще молодой, здоровый мужчина, опрятно одетый, с работой, на которую не жаловался, с семьей, в которой жил, когда того хотел, человек, наделенный своей свободной волей и в целом преуспевающий. И он же проводил свой отпуск за бессмысленной рыбалкой на мосту и считал саму жизнь столь бессмысленной. Я всерьез стал опасаться, что Карл Гектор сказал правду и что он не одинок в своем взгляде на жизнь.
— А чего вообще ждать рабочему? — спросил он. — Только того, что будешь становиться все худшим и худшим рабочим, пока тебя не выкинут, ты состаришься, попадешь в дом для престарелых и умрешь.
— Старость и беспомощность — будущее каждого.
— Ты спрашиваешь. А я отвечаю за себя. И не жалуюсь.
— У тебя есть дети.
— Им суждено то же. Если не станут наркоманами, то понемногу сделаются рабочими — хорошими, а может, никудышными. Мне их научить нечему. И они будут вспоминать об отце как об обычном работяге.
— Говоря так, ты оскорбляешь жизнь!
— Может быть. Законы я, во всяком случае, соблюдаю.
— Ты должен работать, чтобы мир стал лучше.
— Я ни о чем таком не думаю. Делаю, как мне велят.
— Не веря ни во что?
— Да, не веря. Я много раз говорил себе: ведь все равно, что бы ты ни делал. Поэтому, может, и хорошо верить во что-то дурацкое.
— Где-то во всем этом есть у тебя ошибка.
— Может, и есть.
— А ты не пробовал пить? Чтобы немного забыться?
— Нет. На стройке, как все, пью пиво. А к спиртному душа не лежит. Хотя я не осуждаю парней, которые прикладываются. Наверное, им нужно. В общем-то, мне не от чего забываться, как это ты называешь.
— Тебе не лучше, не веселее, если случится выпить?
— Нет. Пьянка меня не берет. Хотя многие, ох как сильны, стоит им немного принять.
— А как насчет дружбы, товарищества?
— Мои товарищи — парни что надо. Но они же все работяги. Каждый думает о себе, как я. Никто от дружбы не выигрывает.
Неожиданно он до того разоткровенничался, что без всякого понукания рассказал маленькую историю.
— Как-то раз пришел я на стройку в этот мой отпуск. Пришел, хотя никто меня не заставлял. И места почти не узнал, без нас, без рабочих. Леса, перевернутые ящики из-под цемента, брезент на инструменте, вагончик, где мы пьем пиво, или молоко, или кофе и закусываем бутербродами, незаконченные стены, все там было. Но мне показалось: стройка вроде бы стала ни к чему, словно она совсем пропала. Утро стояло светлое, солнечное, а место я не узнавал. И только когда подумал о нас, вкалывающих там, увидел все по-привычному. А почему? Хотя через неделю отпуск закончится, пойду снова туда и ничего такого не увижу.
Его рассказ немного тронул меня. Но фантазия Карла Гектора казалась слишком тусклой и инертной, чтобы сам он сознавал, что в нем самое любопытное.
— Мне пора, пойду на место, — сказал он и поднялся с желтого, красиво сработанного стула, чтобы вернуться на мост к своему абсолютно бессмысленному занятию.
Почти весь июль держалась сушь, за две недели на землю не выпало ни капли. Каждый вечер по радио и телевидению передавали: на следующий день ожидается «прекрасная погода». Такой она и была с точки зрения горожан, и тот, кто возвещал прогноз, скорее всего стоял перед микрофоном где-нибудь в Стокгольме. Он предсказывал погоду отпускникам.
В прошлом такая засуха воспринималась бы в деревне как настоящая катастрофа. Но сейчас на все реагировали чуть по-иному. «А, все равно, — сказал мне повстречавшийся житель деревни голосом таким же сухим, как сама погода. — Деревня обезлюдела, обезлошадела, обесскотинела. На что нам корма? Хотя хорошо бы уродилось немного картошки. Остальное купим в лавке».