Лень. Всё лень. Мне лениво умыться. Лениво сделать завтрак - ничего, желудок продержится хоть до вечера. Я удивительно мало ем на выходных. Лениво даже сделать чай, хотя после третьей сигареты я надолго закашлялся. Единственное, что не лениво - это курить.
Наконец, я захожу в туалет, включаю свет и открываю кран с буквой «H». Кран плюётся чёрными сгустками, затем долгое время из него течёт жидкость цвета поноса, пахнущая так, будто в ней помылся целый дом престарелых. Вешние воды. Наконец, мерзость уступает место прозрачности, и я медленно мою руки и лицо. Сморкаюсь. Затем закрываю кран и вытираюсь полотенцем. Щёлкаю выключателем. Выхожу. И тут обнаруживаю, что звук журчащей воды породил во мне позыв на мочеиспускание. Я снова захожу, включаю свет, справляю нужду, спускаю воду. Открываю кран, мою руки, вытираю их, щёлкаю выключателем, выхожу...
Но, выйдя, я останавливаюсь. В моих действиях наступает пауза. Вернее, им наступает конец.
Я понимаю, что мне совсем нечем себя занять.
Чтение, фильмы, игры, общение с какими-то совершенно далёкими от меня людьми в сети... Мне ничего этого не хочется. Я знаю, что сейчас меня ничего не удовлетворит.
Так чего же я жду целую неделю? Неужели вот этого? А на прошлой неделе? Что я делал на прошлой неделе? А в отпуске?
То же самое. Не делал ничего.
Я развинчен. Я постоянно о чём-то думаю. Но о чём? Мои мысли недоступны для меня самого. Возможно, их и вовсе нет, а то, что я принимаю за них - лишь гудение системного блока компьютера, чью кнопку я нажимаю, едва придя домой, а зачем - и сам не знаю. Время с шести до полуночи, с полуночи до шести. Выгрызено пустотой.
Я вновь захожу в туалет, включаю свет и, смочив водой половину полотенца, смываю с поверхности зеркала старые брызги и потёки. Потом вытираю его сухой половиной и смотрю - впервые за долгое время - внимательно смотрю на себя в усыпляющем свете наддверной лампы, подчёркивающем все неровности моего печального лица.
Странно. Нет, я заглядывал в зеркало часто, но всё как-то мельком и частично: сбрить волоски в уголках рта, выдавить пору, не криво ли постригся, не красные ли глаза. Но я не помню, когда в последний раз разглядывал это лицо во всех подробностях. Я чурался его. Я отводил глаза, когда обнаруживал его в зеркале заднего вида в автобусе. Я удалял фотографии, где оно было запечатлено среди прочих. Я уже давно предпочитаю его не видеть.
Но почему...
Я осматриваю его: толстые, чувственные губы, несколько мелких оспин над бровями, две полумесячных морщины по левую сторону рта, одна - по правую. Бледность. Лоб практически гладок, лишь хорошо приглядевшись можно заметить три еле заметных линии, пересекающие его практически по диагонали. Чем выше, тем короче. Косые морщины изумления. Те, с которыми родился. Те, что ужаснули. Заметив как-то в отрочестве, я дал себе зарок сдерживаться, не реагировать ни на страх, ни на смех, не дать им углубиться, не дать меня изуродовать.
Я пытаюсь поднять брови, симулируя удивление. Еле заметный сдвиг вверх. Пытаюсь ещё. Глаза вылезают из орбит, но кожа почти не мнётся.
Поздно. Атрофировано.
А стоило ли бояться?
Несмотря на лень и ожидание, день проходит довольно быстро. С никчёмными мгновениями всегда так. Почистив одну картофелину, я отвлекаюсь на какой-нибудь клип, о котором внезапно вспоминаю. Я с юности смотрю одно старьё, слушаю одну и ту же старую музыку, которой никто из моих ровесников не увлекался в те годы. Я смотрю рок-н-ролльные танцы пятидесятых с наложенной на них в качестве саундтрека «Last Caress». В том, что когда-то запрещалось на основании разврата, теперь трудно разглядеть даже намёк на сексуальность. Увеличив личный счётчик просмотров видео ещё пунктов на десять, получив мнимое повышение настроения, я курю и возвращаюсь к приготовлению обеда. Но, почистив ещё пару картошек, вспоминаю о желчном комментарии, оставленном мною на одном форуме неделю назад. Интересно, чем на него ответили...
К тому моменту, когда я довариваю суп, на часах уже половина четвёртого. Довольство и страх уравновешивают друг друга. Мысли вновь проваливаются в пустоту, а от горячей пищи клонит в сон. Клюя носом, я сижу за компьютером, затем откидываюсь в кресле и устремляю взгляд в потолок, словно там написан ответ на: что делать дальше?
И, как ни странно, я его там обнаруживаю.
Чистый, но распоротый надвое и расстеленный на столе пакет для мусора. На каждой половине по кадке, между - столовая ложка.
Я надел перчатки. Слегка подкопал землю вокруг Толстяка ложкой и поднял его вверх вместе с комом земли. Отделился он довольно легко, словно земля в корнях так и не вошла в контакт с грунтом, добавленным при прошлой пересадке. Я положил кактус на пакет, а землю из обезжизненного горшка высыпал в новую кадку, уже заполненную на две трети накопленным мною сигаретным пеплом. Снова вооружившись ложкой, я долго и тщательно перемешивал две субстанции, пока смесь не приобрела однородную пескоподобную структуру. Вырыв углубление в центре кадки, я опустил туда ком с кактусом, закопав того чуть глубже, чем при его жизни в предыдущем скромном экотопе. Остатки же земли с пакета я рассеял вокруг Толстяка, после чего, сняв перчатки, набрал с крана в банку из-под пепла немного воды и медленно, с небольшой высоты полил никотиновым раствором этот небольшой круговой вал, наблюдая за его проседанием.