Таким образом, вся наша Вселенная является полем загадочных экспериментов, результатами которых мюввоны не делятся даже между собой. Экспериментов странных, необычных и для нашего разума - совершенно бессмысленных. Ведь, к примеру, из одних только экстремумов популяции реллеков - 12289 и 68718952447 - мы не можем сделать никакого вывода о сути эксперимента. Нам ясно лишь, что математически это простые числа, но более - ничего. Связано ли это каким-то косвенным образом с тем, что Цулаккэ в сумме с мюввонами тоже даёт простое число 22111 - мы также не способны понять.
И хотя мы ничего не знаем о наличии чувства юмора у мюввонов, в этой «простоте», безмолвной и пустой, нам слышится далёкий снисходительный смех. Смех тех, кем мы, возможно, когда-то будем.
- Это всё, - сказала Мира.
Она опустила руки, держащие тетрадные листы, и почему-то отвела взгляд.
Костёр уже догорал, более не пряча от нас звёзды. Я тоже какое-то время глядел в сторону, не в силах ответить. Или, скорее, не хотел. Конец рассказа, завершение встречи, тлеющие остатки вещей, объявший нас холод, ночь, необходимость лечь спать - всё это погрузило меня в странную, щемящую тоску. Словно мы попали в далёкое безрадостное будущее, на самый край остывающей Вселенной, зная, что впредь ничего и никогда не будет, ибо всё уже было. Словно кончились последние слова.
- Всё? - очнулся я наконец и посмотрел на неё. - Что значит - всё?
Она замешкалась.
- Всё - в смысле, я больше ничего пока не написала.
- А-а.
И мы вновь замолчали.
- Что-то не так? - спросила она.
Я посмотрел на неё и постарался улыбнуться.
- Нет. Всё хорошо. И рассказ мне очень понравился. Ну что ж... Значит, до завтра?
Мы встали с мест, но Мира не сделала ни единого шага.
- Нет, - сказала она. - Так не пойдёт.
Лицо её приняло угрожающий вид, дыхание участилось.
- Не пойдёт? - удивился я.
- Именно, - сказала она. - Мне важно знать, что вы обо всём этом думаете.
Я откашлялся.
- Я думаю, что это отличная научная фантастика. Ты замечательно пишешь. Многие взрослые не смогут за всю жизнь сочинить что-то столь же красивое, умное и оригинальное. Ты молодец.
- Всё? - почти выпалила она.
Думаю, никогда в жизни я испытывал такого странного страха, как после этого вопроса.
- А... чего бы ты хотела?
- Я же вижу.
- Что ты видишь?
- Что на этот раз вы разочарованы.
- Нет. С чего ты взяла?
- Вижу.
- Да я просто задумался.
- Не врите мне!
К моему ещё большему удивлению, я заметил, что она едва не плачет.
-Мира... Я не понимаю...
Она отвернулась.
- Ненавижу, когда мне врут.
- Я тоже. Думаю, как и все...
- Вы бесчувственный.
- Что? - ахнул я.
Несмотря на то, что Мира вообще говорила необычно взрослым языком, это простое замечание произвело на меня эффект удара током. И дело не в словах, а в том, каким тоном они было сказаны.
- Да. - Она снова повернулась ко мне. Глаза её были влажны. - С самого первого дня. Все эти редкие вопросы и вялые комментарии по чайной ложке. Дурацкие «хорошо» и «отлично», как будто я сдаю вам домашку. Я не понимаю, почему вы вообще меня слушаете. Вам не интересно. Зачем вы скрываете своё истинное мнение? Вы что, щадите меня, потому что я ребёнок? Мне не нужна такая жалость. Это худший вид бесчувственности - говорить человеку, что он всё делает правильно. Никто не может так делать. Мой рассказ не идеален, как и любой рассказ на свете, но вы всё равно меня хвалите, не выделяя ни плюсов, ни минусов. Это лицемерие. Это наплевательское отношение. Это просто подло.
- Мира...
- Вы понимаете, что, кроме вас, меня совсем никто не слушает? Все только и называют «умненькой девочкой» и гладят по головке. Надоело. До тошноты надоело. Надоело, что никто не принимает всерьёз. Это хуже, чем оскорбление, потому что от оскорблений человек работает над собой. Потому что хочет их пресечь. А тут - ничто. Неизвестность. Пустота. Кто я такая? Я не знаю, кем себя считать. Я встречаю вас - единственного человека, который согласен слушать мои истории. Но и вы ничего не можете мне о них сказать. Может, я действительно бездарность? Может, всё это невыносимо скучно и банально? Но тогда зачем притворяться? Зачем?
Повисла тишина. Всё это было настолько неожиданно, что я не мог сообразить, чем мне ответить. Поток же обвинений с её стороны, видимо, иссяк, хотя она смотрела на меня, парализованного и безмолвного, всё с тем же, не отпускавшим её, негодованием.