Я остановился на полуфразе, глядя на небо и на минуту вовсе забыв о Мире, которая окликнула меня с дрожью в голосе:
- Вы правда это чувствуете?
- Да.
Она вскочила с места, подбежала ко мне и взяла за руку обеими своими ручками. Я с удивлением посмотрел на неё.
- Спасибо, - сказала она. - Спасибо вам большое. Теперь я знаю, что... В общем, я очень благодарна. И счастлива. Знайте это.
Я не нашёл слов и в смущении отвернулся. А когда пришёл в себя, освободившись от прилива чувств, её уже не было рядом.
Я проворочался в постели примерно час, безнадёжно пытаясь уснуть. Обычно как раз мысли и помогали мне незаметно провалиться в сон, но теперь их течение было нарушено. В конце концов, никотиновая зависимость дала о себе знать, я встал, прошёл к окну, включил висячую лампочку и взял зажигалку с края стола.
На столе, рядом с циркулем, по-прежнему лежал лист в клетку - примитивная карта планеты Кюнэй. На нём уже успел образоваться тонкий слой пыли. Рядом лежала толстая, ещё более запылённая «общая» тетрадь.
Я стоял и смотрел на стол, вспоминая все события прошедшей недели. И хотя все они - от утренней стычки с мамашей в понедельник до сегодняшней неожиданной вспышки Миры - припоминались без усилий, с трудом верилось, что прошло так мало времени. Казалось, миновал по меньшей мере год. Год, неумолимо несущий изменения.
Так и не закурив, я медленно придвинул стул и сел. И сидел долго, продолжая раздумывать о том, что сказала мне Мира. Потом поискал глазами ручку, заглянул под стол, но не нашёл её. И когда уже вздохнул и хотел было отправиться спать, мои глаза вдруг остановились на репродукции «Melencolia 1», а именно - на руках крылатого гения. Я перевёл взгляд на циркуль, лежащий на столе, взял его и развёл ножки.
Неожиданно он сломался.
Открыв рот от неожиданности, я отбросил половинку с иглой прямо на пол и на ощупь открыл толстую тетрадь. Глаза мои были прикованы к грифелю.
Тетрадь была чистой.
Я обнаружил, что после долгих лет печатания на клавиатуре почти разучился писать от руки. Всё, что мне приходилось выводить на бумаге за последние лет пять, это лишь личную подпись. К тому же, мой почерк всегда отличался крайней неразборчивостью, так что мне когда-то пришлось постепенно перейти на печатные буквы даже в официальных документах.
Тем не менее, я приложил грифель к бумаге. И медленно, словно человек, переживший удар и теперь пытающийся вернуть утраченные навыки, стал писать.
Судорожный стебель позади кричащих пустотою стен. Нет, а после бездна. Я заплатил за это три рубля и горсть мелких песчинок, которыми натирают колени. Не завидуй, не завидуй. Чиркающий звук, как котёнок о стальную решётку. Поститься надо с набитым ртом. Сферы набиты пылью по самые гланды, не протолкнуться, не поставить памятник. Вертелся на двух ножках, но упал, ударившись о параллель. Прикарманило. Багрово-свинцовый затылок с сеткой перьев, выступающих на старости. Оттенок, летящий в глубине, не вспоминающаяся мелодия. 7.12 из первого во второй и 8.35 третьего. Небожитель, ползающий на брюхе серых облаков, рождающих беспричинные страхи. Природа чайной ложки ощупывает своё тело. Есть гладкое, а есть порочное. Вздымающаяся грань квадрата стремится к познанию красоты. Пережитки спускаются с потолка медными кольцами и усыпляют навзрыд. Непробиваемый лист бумаги, ведь это самое простое. Рокот детского автомата, расстреливающего грустные бутылки цветного стекла. А после будут лютик и заря над чернеющим небом, переварившим всю трусость. Мартовская капель под столом, в которой захлебнулось будущее. Беззащитный кирпич, раздробленный новостью, выпущенной из рогатки. Лестница, приставленная к спине. Два глубоких вздоха и один выдох. Одинокий лист на мёртвом дереве, посаженном в пещере. Кусок льда молит и пощаде, разбивая зеркало боли. Вездесущий костыль старого человека, подарившего нам билеты на семейную мелодраму. Исчезающий локон чёрно-зелёных волос, обвившихся вокруг эмбриона. Небывалый урожай плоских альбиносов, не умеющих летать. Навес от оскорблений, парящий зонтик нервного восстановления. Дым, выкуренный снова и захороненный в семейном склепе. Звезда, зажигаемая глазом. Ступай бесшумно, не буди серую мышь, грызущую во сне твоё левое ухо. Разминка начинается с убийства. Чёрная лошадь из тёмно-фиолетового леса подходит к окну и пристально смотрит на щель в половице. Подножка, поставленная дверным косяком. Пожар, раздуваемый листанием ветхой книги. Улетающий город роняет семена на бесценно чистый снег. Чирикала, щебетала, и вдруг - утопилась. Красный саван девственности. Настырная смесь тянущей руки и разочарований в общности...