Заметив, что его слова никак не помогают выйти мне из ступора, он опять посерьёзнел.
- Да, тяжело, конечно, расставаться, - вздохнул он. - Ты же мне как родной стал. А сначала, если честно, совсем не нравился. Думал, ты из тех долбоящеров, кого уже назавтра ищи-свищи. Или: мама не разбудила - на работу не вышел.
- Ну спасибо.
- Но потом-то я понял, что ты нормальный. Тихий, неконфликтный, себе на уме. Унылый, разве что, - усмехнулся он. - Но не скучный... Да ладно, что я тут разболтался? Закрытие ещё далеко, успеем попрощаться. Я тебе сообщу, когда именно. А сейчас пора идти.
- Давай.
- Давай.
Он открыл было дверь, но снова её захлопнул.
- Кстати, слышал, что позавчера было в «Хэппи-Кидз»?
У меня похолодел затылок.
- Нет.
- Ты говорил, что там когда-то работал.
- Было дело.
- Так вот, мне знакомый котроллёр рассказал. Стас. Может, знаешь такого? Нет? Ну, короче, там какой-то маньяк открыл кран в туалете на втором этаже и запер дверь. Вода полилась, проводку замкнуло, во всём здании свет вырубился. Пока в потёмках причины искали да дверь ломали, внизу целый кабинет залило. Начальству и охране пришлось до ночи задержаться, пока всё в порядок привели. Документы намокли, один комп вообще сгорел. Вот веселуха-то. Может, это ты диверсию провёл?
С трудом подавив нервную дрожь, я развязно ответил:
- Не, я бы его взорвал к чёртовой матери. Тогда и тут рассчитываться бы не пришлось.
- Взорви, Ник, - рассмеялся Михей. - Взорви этих ублюдков! Ладно, пока.
Он вышел, а настроение моё, как ни странно, действительно улучшилось. И я ещё полчаса сидел как в трансе, представляя раз за разом тот субботний вечер в двухэтажном здании, где мой пакетик с солью исполнил свой высший замысел, опрокинув работу целого гипермаркета.
Спохватившись и поняв, сколько времени потеряно, я снова взялся за тетрадь.
Слабое туманное пятнышко красного света. Крутанув винт, я превратил его в чёткий кружок. Затем, медленно покрутив в обратную сторону, добился яркой точки.
Впервые с прошлого понедельника я решил направить телескоп на KBF 63949+10.
Всё же мы живём в лучшем из миров, думал я, глядя на далёкую звезду, свет которой был испущен ещё до становления цивилизации, во времена Доггерленда и мейендорфского потепления, на звезду, которой суждено многократно пережить наше собственное светило. Многие не задумываются об этом и воспринимают действительность как должное, но это лишь потому, что им не хватает знаний. Или же их просто отвлекает повседневность. Остальных же обязательно в какой-то момент, как и множество людей до этого, неожиданно приводит в трепет понимание того, что если бы
природа не додумалась до хлорофилла,
солнце было чёрным карликом
или голубым сверхгигантом,
планета отстояла от солнца дальше
или ближе,
вода сжижалась только при сорока градусах мороза
имела свойства кислоты
или щёлочи,
электрон имел массу протона,
не существовало трения,
не имел место наклон оси планеты к плоскости эклиптики,
видимая часть спектра находилась в области гамма-излучения,
отсутствовали капиллярные явления,
углерод имел валентность 3
или 5,
сила тяжести была юпитерианской
или икаровской,
железо было диэлектриком,
снег был чёрным,
вода была непрозрачной,
альбедо планеты равнялось 90%,
частота мутаций была в тысячу раз выше,
все кометы были диаметром с Ганимед,
магнитные полюса лежали на экваторе,
кислород не окислял, а восстанавливал,
возгонка была обыкновенна для всех веществ,
пространство имело два измерения
или двадцать два,
скорость распада вещества равнялась скорости распада радия,
свет имел скорость звука,
неэвклидова геометрия проявлялась с первого шага,
Вселенная не расширялась, а сжималась
и так далее, и так далее... В общем, понимание, что любого из этих условий было бы достаточно, чтобы мы вовсе не появились, были не более чем микробами или жили, погрязая в невыносимых страданиях. И тогда человек растерянно смотрит вокруг, недоумевая, как же так получилось, и в конце концов приходит к одному из двух одинаково правдоподобных и в то же время ограниченных выводов: либо всё это одна большая невероятная случайность, либо всё так и предусмотрено. Но немногим удаётся, отбросив телеологию и антропный принцип, пойти дальше и предположить, что naturae вообще плевать на vacuum, что жизнь может возникнуть и развиться в разумную форму при любых начальных условиях. Быть может, она окружает нас и в совсем бесплодных местах, недоступная лишь потому, что лежит в других планах бытия. И вот тогда возникает другой, более важный вопрос: являются ли наши чувства полными универсалиями? Способны ли мы были бы испытывать радость, гнев, печаль, восторг, зародившись в ином мире? Способны были страдать от одиночества и любить друг друга так, как делаем это здесь и сейчас? Были бы мы счастливы или вовсе не знали, что значит быть таковыми?