Когда же миновал пароксизм и тянуть означало только задерживать, я отпустил её. Нагнулся, поднял шапку, тщательно оттряхнул и водрузил ей на голову.
- Я обычно прячу волосы, - нервно засмеялась она.
- Я думаю, что не стоит.
И, последний раз глядя друг другу в лицо, стараясь ничего не упустить и не забыть, мы очень тихо сказали:
- Прощай, Ник.
- Прощай, Мира.
И я отвернулся к столу, не желая видеть, как она уходит. Потому что в этот момент у меня появилось своё личноверие. Если я не буду видеть, как уходит друг. Вот так. Без всякого «то...». Хорошо - и ничего конкретного.
Через минуту еле слышно звякнул колокольчик. Михей зашёл очень осторожно, словно не в свой магазин, а в чужую квартиру, где все спят.
- Кто это был? - спросил он, всё ещё потрясённый.
- Сестра, - ответил я.
Сидя у окна в автобусе, я, не мигая, рассматривал катышки на пальто впереди сидящего пассажира - и не понимал, на что смотрю. Я не слышал разговоров, не замечал того, что за окном, не ощущал дорожной тряски. Весь мир уполз из моего поля зрения, отодвинулся всюду, оставив жёсткий вакуум. Мне не хотелось вставать. Казалось, нет никакой разницы, где я нахожусь и куда двигаюсь. Не было разницы вообще ни в чём.
Это состояние наступило не сразу. После того, как Мира ушла, я ещё не совсем осознал, что означал её визит. Но пока я сидел на работе, пока стрелка приближалась к шести часам, пустота всё больше захватывала моё сознание. Я понимал, что когда подойду к своей калитке, в доме напротив уже не будет жить странная, умная, невероятная девочка. Больше никто не будет перелезать через мой забор в порыве страстного любопытства. Никто не будет сидеть со мной у телескопа по вечерам, когда каждое слово сотрясает, наполняет дрожью тьму, гулко отдаётся в разуме и остаётся в нём навеки. Никто не будет выдумывать удивительные истории, порождающие во мне образы пронзительной красоты - во сне и наяву. И ни с кем больше я не смогу молчать, так приятно молчать, не чувствуя себя одиноким.
Настоящее стало прошлым, мучительно прекрасным прошлым, способным похоронить любые надежды на будущее.
В голове стоял тягучий туман. Тело моё словно одеревенело. Несмотря на тёплую одежду, меня брал озноб. Я еле заставил себя сойти на нужной остановке и, спотыкаясь, побрёл домой. Я попадал ногами в лужи, ступал в глубокую грязь и не пытался стряхнуть её с ботинок. Я обходил лишь немногих прохожих, побуждая остальных обходить меня самого. Мною управляла только привычка.
Попав, наконец, домой, я бросил ключ на тумбочку в прихожей. Скользнув по лакированной поверхности, он упал в зазор у стены. Я разулся, но не снял пуховик. Вместо этого я пошёл через весь дом к чёрному ходу.
И там, в коридоре, как и неделю назад, я встал меж двух дверей, не зная, что мне делать. Но сходство с тем моментом было лишь внешнее. На этот раз ни та, ни другая дверь меня не манили. За одной - разрушенный дом воспоминаний, за другой - недостроенный храм. И между ними я - безвольный архитектор с опущенными руками, чей дом превратился в безделку, пустышку, насмешку над собственным жильцом.
Я опустился на корточки возле стены, но ноги мои болели от луж и осеннего холода. И тогда я сел на пол, вытянув их, отчего коленные суставы издали сухой треск. А потом я долго полулежал безо всяких мыслей, без движения, упёршись пятками в плинтус, не замечая неудобства позы и уставившись на противоположную стену, освещённую остатками кухонного света. И когда пришёл Берке и прижался к моему животу, заведя свою не поддающуюся разгадке вибрирующую песнь, рука моя машинально начала его гладить, в то время как глаза по-прежнему смотрели в зиму, бесконечную зиму впереди.
А потом я уснул.
Я спал, и мне снилась дорога. Прямая и ровная дорога, проходящая через зелёное поле с редкими деревьями. Точно в зените, в чистой синеве небес застыло ослепительное солнце, в свете которого каждая травинка, каждый цветок на этом поле казались необычайно реальными и значительными.
По дороге на велосипедах ехали двое - я и Мира. Мы кричали какие-то слова, стараясь перебить шум встречного ветра. Визжали и смеялись, перекидывались шуточными угрозами, то и дело пытаясь обогнать друг друга. Соединяли и размыкали руки, едва не скатываясь на обочину. То тут, то там, то слева, то справа нам попадались большие озёра и маленькие лужи, забавные деревянные домики и каменные развалины, заснеженные пики и хрустальные водопады, далёкие горы и близкие обрывы. И мы махали руками, показывая всё это друг другу, словно нас окружали никем не виданные чудеса, словно каждый предмет был новым и только-только созданным. И лишь сама дорога оставалась неизменной, постоянно возвращая нас на бескрайнее зелёное поле.