И когда я представил себе, как диск шесть лет путешествует из города в город, из страны в страну, покрывается пылью на складе, проходит через руки людей, ничего не знающих ни о записанной на нём классике, ни о его будущем владельце - мою спину обдал приятный холодок.
Купив диск, я, конечно, решил отложить знакомство с ним до возвращения домой. Столь продолжительные песни нельзя слушать, ожидая, что кто-то с минуты на минуту распахнёт дверь и сорвет всё наслаждение.
Выйдя на улицу, я осмотрелся по сторонам и быстро спустился по ступенькам. Оставалось ещё заскочить в ближайший ларёк. Вообще, я питал отвращение к фаст-фуду, но сейчас одна мысль о горячем, истекающем горчицей хот-доге вызывала у меня истому, от которой слегка кружилась голова.
Я прошёл не более десятка шагов, когда услыхал за спиной:
- Братан, постой.
Я обернулся. Это был тот самый тип в спортивной форме. Он подошёл ко мне и отбросил в сторону дымящийся окурок.
- Ну чё, братан, как дела?
- Нормально, - без выражения ответил я.
- Диски купил, да? Дай-ка посмотрю.
Я нехотя протянул ему плоскую коробочку. Светловолосая девушка в страхе бежит от призрачных фигур в тёмном переулке.
- Дарк Ангел, - неправильно прочёл он. - Игрушка, что ли?
- Нет, музыка.
- А-а... Типа метала, да?
- Да.
- Круто, круто. Тоже люблю. - Он вернул диск и сказал, глядя куда-то вдаль. - Слушай, давай отойдём, поговорим.
- Не могу. Я опаздываю.
- Да это недолго. Пять минут максимум. Пошли?
И, улыбаясь, взглянул мне в глаза. Наверное, мое лицо выражало гримасу человека, которому срочно нужно в туалет.
- Пойдём-пойдём, - с оптимизмом сказал парень, кладя ладонь мне на спину.
И когда ноги уже несли меня куда-то, повинуясь лёгкому, но настойчивому давлению руки, я начал проклинать свой разум. Отключившись на время этого краткого диалога, теперь он выдумывал десятки причин не следовать за гопником. Десятки отличных способов пройти мимо, оставив этот день солнечным, ярким и беспечальным.
Мы сели на скамейку во внутреннем дворе, ограниченном стенами обшарпанных каменных двухэтажек. За спиной была клумба, заваленная мусором и огороженная автопокрышками, стоймя вкопанными в землю. Впереди - полуразрушенная детская площадка.
Я сидел прямо, засунув руки в карманы куртки. Парень - слева от меня, ссутулившись и сцепив пальцы в замок. Со стороны нас можно было принять за старых знакомых: один излагает другому свои проблемы. Да, наверное, так можно было подумать. Если бы имелось это «со стороны».
Двор был совершенно безлюден. Отсутствовали даже животные. Только на песке возле потёртой деревянной горки сидел воробей, тюкая клювом в нечто невидимое. Я бродил взглядом по окнам с сосущим чувством надежды, но ни в одном из них не заметил ни лиц, ни движения. Создавалось ощущение, что мы в каком-то особом, необитаемом квартале.
Парень молчал довольно долго. Уж не знаю почему - то ли для пущего эффекта, то ли собирался с духом. Во всяком случае, улыбки на его лице уже не было. Я же надеялся, что сказанное им будет чем-то неожиданным, нешаблонным. Не тем, чего я ожидал, когда он только меня окликнул. Может, он действительно захотел излить мне душу. Да, первому встречному. Такое бывает. Правда, чаще с алкоголиками. Но ведь он не пьян. Да и стал бы он вести меня сюда...
- Слушай, одолжи мне пятихатку.
У меня защемило в сердце. Пошлая, банальная фраза в один момент разрушила все карточные домики, которые я понастроил, пока он молчал.
- Ты понял, нет? - спросил парень.
- Зачем? - спросил я.
Он посмотрел на меня - косо, с презрением.
- Только тупого не включай, ладно? Просто дай мне деньги.
Эта неожиданная смена «одолжи» на «дай» бросила меня в состояние трепета. Пульс подскочил моментально, его стук отдавался где-то в горле.
- У меня нету, - сказал я.
И содрогнулся всеми внутренностями.
Купюра в пятьсот рублей как раз лежала у меня в левом кармане. Я щупал и теребил её пальцами.
- Вот не надо, - ещё более презрительно сказал парень. - Есть у тебя. Я видел.
Нет, не видел. Не мог видеть.
- Да нету. Честно.
Мне не было жалко этих пятисот рублей. Скорее всего, я запросто отдал бы их этому парню, если бы он попросил их там, возле «Нирваны». Попросил по-человечески, бесхитростно, на открытом пространстве, на глазах у прохожих. Но он затащил меня в эту пустыню. Запер в клетку, причинил дискомфорт. И теперь я осознал, что эта смятая купюра, добровольно вложенная в его грязную ладонь, будет символом моей ничтожности. Я навсегда запомню, что струсил и поддался. Я буду вспоминать это по ночам, просыпаясь в поту и проклиная свою беспомощность. Буду вспоминать перед смертью. И это воспоминание перечеркнёт все остальные, заставив меня биться в агонии: ничтожество, ничтожество, ничтожество...