А потом я уснула.
Ну ещё бы. После такой-то ночки. Думала и думала, завернувшись в одеяло. А ведь давно хотела, но не знала, откуда они на самом деле. Похолодало. Вот так закутаюсь, подоткну хорошенько, чтоб ни одной щели. И Филю с собой возьму, чтоб ни ему, ни мне так страшно не было. Прижму к животу его мурашечные пластмассовые глазки - и дышу. Нас обоих согреваю. Как в коконе. Кокон темноты. А потом так душно стаёт, что поднимаю краешек возле лица. И лежу дальше, и представляю, что мы в своём маленьком, жарком домике с окошком. А где-то, где-то там, в темноте - они.
***
Лучшее, что я могу себе приготовить - это рожки с луком и поджаренными кружочками сосисок. За всё время одинокой жизни мне ещё ни разу не надоело это блюдо, хотя я не такой дурак, чтобы готовить его ежедневно. Эдак и загнуться можно. Приходится и супы варить, и салаты резать. Правда, ни один суп не вызывает у меня доверия, потому что сытости от него - на час от силы. Плотная же пища насыщает на полдня. Суп - обман желудка. Почти такой же, как и чай. К тому же, это долго и муторно: варить три часа, снимать накипь, доливать воду, шинковать овощи... Но со здоровьем не поспоришь.
Удивительно, как быстро стареет человек. В детстве я мог, не запивая, съесть шесть жареных пирожков подряд - и никакой изжоги, икоты или тяжести в желудке. А когда был студентом, то искренне полагал, что бутербродами с колбасой и сыром можно питаться всю жизнь. Теперь я улыбаюсь, вспоминая об этом. Улыбаюсь и хмурюсь, и поглаживаю живот под правым ребром. Тупая боль, тошнота... Как бы я ни любил сидячий образ жизни, он разрушает мое тело. Стоило бы возобновить практику утренних марафонов, заброшенную после открытия планеты. Стать жирдяем мне вроде не грозит, но пробежки нужны не только толстым. Трясти можно и не жиром, а желчью. Если бы не осень и грязь...
Я сидел на кухне и ел прямо со сковороды, уставившись в тёмный коридор перед собой. Две двери по бокам. Чёрная комната, Белая комната. Странное дело: после сегодняшнего случая меня тянуло побывать как в одной, так и в другой. И я не знал, что будет лучше. Не было никакой возможности угадать, какая из них мне бы помогла. Никакой - кроме как войти. Но я никогда не посещал обе комнаты в один день и потому боялся ошибиться.
Это ощущение повторилось с удвоенной силой, когда я, уже надев куртку, толкал перед собой телескоп, везя его по коридору. Я затормозил между дверьми, хотя не собирался этого делать. Это вышло словно против воли. Остановился и стоял, как примагниченный. Меня разрывало двумя равными по силе желаниями, и эта было мучительно. Я поворачивал голову то влево, то вправо, но был не в силах сделать хоть один шаг. Не мог сделать выбор.
И тогда я рассмеялся.
Я стоял, склонив голову. Рот мой был закрыт, и только ноздри издавали звуки частых и коротких выдохов. В сущности, я сам не понимал, смеюсь я или плачу. Знал только, что это принесет облегчение.
И оно пришло.
Я прислонился лбом к двери Белой комнаты, закрыл глаза и тихо произнёс:
- Дженна.
А затем, подавив последнюю судорогу этого странного смеха, покатил телескоп к выходу.
Не успел я направить объектив на KBF 63949+10, как над забором показалась маленькая голова.
- Поздно вы сегодня.
- О, Господи, - вздохнул я.
- Ой, да ладно! - улыбнулась она. - Вы же меня ждали.
- А вот и нет.
- А вот и да.
Я промолчал. Мира подтянулась, перебросила через забор одну ногу, потом другую и, оказавшись ко мне спиной, спрыгнула на траву. Думаю, её ловкости позавидовали бы многие мальчишки.
Развернувшись, она принялась стряхивать лосины ниже колен. Сегодня на ней была кожаная куртка. Молния и никаких пуговиц. Бордовая мини-юбка.
- Слушай, как ты...
- Я увидела, что вы выключили свет.
Она приподняла шапку над головой, позволив волосам упасть, и сразу надела её обратно.
- А, понятно, - сказал я. - Ну, проходи, присаживайся.
Она подошла к нашим вёдрам-сидениям. И спросила:
- Полотенце?
- Да, - сказал я. - Ты в курсе, что сидеть на холодном металле очень вредно для здоровья?
- А, для этого. - Она присела. - Да, так и впрямь лучше. Спасибо.
Я сел на своё ведро. И наступило молчание.
Снова, как и вчера, нами овладевала неловкость. Будто весь прошлый вечер был каким-то сном, ложными воспоминаниями, и даже приветственные слова, прозвучавшие пару минут назад, казались теперь не более чем искусственной вежливостью, сухой и пресной, как диалог покупателя и продавца. Но вот магазин закрыли, заперли снаружи, и сейчас друг напротив друга сидели совершенно незнакомые люди, оказавшиеся перед необходимостью завязать беседу. Опустив взгляд вниз, каждый ждал от соседа первого слова, не решаясь произнести его первым и тем самым нарушить тяжкую торжественность безмолвия.