Я беру его за подмышки, разворачиваю к себе мордой и спрашиваю:
- Ты ведь смотришь на него?
Бони молчит и продолжает монотонно мурчать. И, хотя его зрачки, расширившиеся от тени, теперь уставились на меня, я всё равно не чувствую контакта.
- Вы очень похожи, - с улыбкой добавляю я и опускаю кошачье тело обратно на колени.
И мы сидим дальше, но теперь наши взгляды параллельны. Я старательно подражаю ему, стремясь превратить свой луч зрения в действительный луч, равнодушный к любой преграде. Конечно, мне это не удаётся, но я продолжаю смотреть. И смотрю, пока всё вокруг, включая Бони, не расплывается у меня перед глазами в тумане, похожем на воздух, колышущийся над пламенем. Я знаю, что вскоре грядёт головная боль, но не останавливаюсь. Ибо чувствую: скоро, очень скоро, всего на мгновение, но сквозь эту кипящую прозрачность я увижу Цулаккэ - безмолвное божество ледяной планеты.
***
Сидел и наблюдал из окна за огромной лужей, медленно выгорающей под августовским солнцем. Проносящиеся машины помогали процессу, выплескивая из неё воду на нагретый асфальт. Гадал, успеет ли высохнуть до заморозков. Если бы не было дождей - пожалуй.
Мимо медленно проехала пятитонка с рекламой на весь бок: белый недостроенный многоэтажный дом, а над ним - гигантская фигура человека в белом халате, держащая в хирургических щипцах раму со стеклом. Лицо, прикрытое маской, смотрело на меня холодным взглядом голубых глаз. Снизу, в правом углу, большими цифрами - два шестизначных телефонных номера.
Очевидно, целью картинки была демонстрация аккуратности и щепетильности строительной фирмы, а если бы к рекламе прилагался слоган, то он звучал бы как-нибудь по-идиотски скучно. Вроде: «Мы следим за здоровьем Вашего дома!». Однако, эффект создавался прямо противоположный: складывалось впечатление хрупкости конструкции, её игрушечности и параллели с карточным домиком.
Покупателей, как обычно, не было, и поэтому я сидел и размышлял о таких маленьких вещах, над которыми, как правило, никто не задумывается, но которые часто задевают меня помимо воли своим неистовым выходом на первый план.
Многие ли при взгляде на эту картину чувствовали то же, что и я?
Как много людей, увидев её, решили позвонить по одному из шестизначных номеров?
Существует ли где-то такой же дом, что и на картине?
Чьё лицо послужило натурой для этой рекламы? Где сейчас этот человек? Жив ли он вообще? А если да - что он чувствует, видя своё лицо разъезжающим по улице?
Что скрывается под маской? Хитрая улыбка? Тонкие, хладнокровные губы? Или, быть может, добрая грусть?
Или же это лицо - чистый плод фантазии художника? А если да - то как тот смог его выдумать? Собрал черты разных людей? Увидел во сне? А если изобразил человека, которого никогда не видел - существует ли это человек на самом деле? Или, быть может, он жил когда-то, безвестный, на этой планете, и только воображение художника вернуло нам его лицо в виде слоя краски, нанесённого на бок машины?
Я сидел и задавал себе один вопрос за другим, прекрасно понимая, насколько это бессмысленно и никому не нужно. Никому - кроме меня. Я мог бы позвонить по шестизначному номеру и узнать, чьё это лицо. Может, и не сразу, но узнал бы. Но что бы мне это дало? Я бы услышал, что это какой-то знакомый директора компании. Сорока с лишним лет. Жив, здоров и работает на международных перевозках. Что-то типа этого.
И это совсем не то, что мне было бы нужно.
Нет.
Этот человек был бакалейщиком. В далёком городе на западе. Где-то в Восточной Европе. Полтора столетия назад. Носил бороду, хотя и не был стар. Имел жену, двух сыновей и любимую дочь. Дела у него шли когда как - соответственно этому менялось и настроение. Но лавка ему нравилась, и он не променял бы её ни на какую другую работу. Большинство соседей уважали его, ненавидела разве что пропойная чернь, сама всеми презираемая. Он пережил пару пожаров и несколько мелких грабежей. Завёл ружье, но никогда не брал его в руки. Каждое утро он открывал двери лавки, вдыхал её запах и улыбался. В зимнюю пору на кружку горячего чая к нему заходили близкие знакомые и странствующие торговцы. А в пору летнего зноя он в одиночестве сидел внутри, потягивая прохладный сидр и читая газету.
В целом, человек этот был доволен жизнью. А многие, глядя на него, сказали бы, что не видели более счастливого мужа.
И только по вечерам, когда на город опускалась тишина, нарушаемая лишь отдалённым цокотом копыт по мостовой и жужжанием мух над пахучими овощами, душу этого человека посещала тоска.