Закончив подсчет выручки, он садился на полено возле своей лавки, держа в одной руке счёты, а в другой - зажжённую папиросу. Глубоко затягиваясь, он позволял прохладе обнимать его вспотевшее за день тело. Взгляд его был устремлён вверх, на первые звёзды. И, глядя на них, он понимал, что чего-то в его жизни не хватает. Он чувствовал себя одиноким, хотя и знал, что скоро придёт домой, где его встретят жена, ужин и суматошные возгласы детей. Всё как всегда. Он согреется теплом своей уютной норы, и это гложущее чувство пропадёт до следующего вечера.
Но никогда - никогда оно не отпустит его насовсем.
Потому что одиночество это было особого рода. Он чувствовал его не только за себя, но и за всю семью. За весь город. За весь мир. Чувствовал с невероятной силой, но никак не мог объяснить себе - перед чем он его чувствует. И это бессилие усиливало тоску ещё больше, хотя и не делало её мрачнее. Нет, тоска была светлой. Она дарила его душе огромные руки. Огромные руки для огромных объятий, способных прижать к сердцу всё человечество, которое он так сильно любил в такие минуты.
Он думал о том, что было до него. А ещё больше - о том, что будет после. И рука с зажжённой папиросой лениво сделала несколько взмахов, разогнав костяшки счётов в четырёх рядах над полушками.
«Две тысячи четырнадцать. Хм...».
Он сделал ещё одну затяжку, пытаясь вытащить на звёздный свет какую-то мысль со дна своего онемевшего от чисел разума. И, когда это удалось, - он понял, что это даже не мысль, а самое сильное, самое заветное желание его сердца.
«Наверное, к тому времени мы больше не будем так одиноки».
В магазине было настолько тихо, что вибрация телефона произвела эффект не меньшей неожиданности, чем разрыв гранаты при прогулке в парке. Я вздрогнул и тут же забыл, о чём думал.
Посмотрел на название входящего звонка - слово, похожее на лепет и череду рукопожатий с поцелуями. Поднял телефон со стола и положил его на комплект детского белья, прикрыв его сверху ещё одним. Снова. В который раз ошибаясь, что отсутствие звука подарит мне покой.
Никогда не понимал выражения «ни о чём не думать». Эта фраза, так часто встречающаяся в литературе, неизменно вызывала моё недоумение. Что это вообще значит? Как можно достичь этого состояния? Сон? Кома? Но это вовсе не ответы. Не помню момента, когда бы моё мышление прекращало работу. Даже в самом сонливом или болезненном состоянии я был способен на это. А с температурой под сорок два мозг работал даже мощнее обычного, отчего некогда и породил на свет краткий афоризм: болезнь - спираль жизни.
Сейчас мне очень хотелось вернуться в это состояние. Состояние озноба и покинутости. Под одеялом. Стуча зубами. Не в состоянии согреться. И весь мир - фиолетовая тьма. И тишина, нарушаемая лишь глухим шумом улицы. И я наедине с миром, и как никогда к нему близок. Всё как в детстве...
С возрастом я стал думать не реже, а просто медленнее, а собственные мысли стали мне куда менее интересны, чем раньше. Желания их запомнить и тем более - записать - почти не возникало. Прошла череда бессонниц, когда молодой ум в ночной тишине искал ответы на извечные вопросы мироздания. Прошла пора, когда идея, озарившая разум, не давала ему покоя долгие месяцы, заполняя всё существо до полного отстранения от происходящего вокруг... Всё это исчезло. Исчезла усидчивость - пришла раздражительность. Чтобы сконцентрироваться на чём-либо, теперь требовалась целая медитация, далеко не всегда приносящая успех. Отвлекающие действия ошибочно воспринимались как средства на пути к успеху, а спина чувствовала открытую дверь даже там, где была лишь стена.
Порой я винил в этом город и его бурный ритм. Порой - сигареты. Или музыку, ставшую наркотиком, не выводящимся из тела даже при отсутствии подкрепления. А порой и просто возраст. Ибо причина, являвшаяся наиболее правдивой из всех возможных, не могла дать мне успокоения.
Мой разум заболел гибрисом.
Наступил период некой опричнины в государстве сознания, его размежевание на две неравные части. Земщина занималась сбором информации из окружающего мира, оставляя на своей территории самое дешёвое - математику и графику. Количество денег, цены на продукты, номера телефонов, имена людей, названия улиц, кухонные рецепты, размер обуви... вся эта мертвь задерживалась на границах страны мышления, ибо не представляла интереса для царька, спокойно засевшего в самом центре бушующего океана сведений и постоянно требующего, чтобы к его ногам кидали самое живое, самое драгоценное - произведения искусства, большую часть которых он признавал негодным материалом и отсылал обратно с пометками: «Отстой», «Уже было», «Неоригинально», «Бледная копия шедеврального...», «Клише», «Недостойно»... И чем старее становился этот царек - тем сквернее становился его характер, тем больше слюны падало из хрипящего рта на властный подбородок, и тем жидче становился поток золота в казну, а новых экстазов едва хватало на расходы забвения. А само золото от неутомимых прикосновений медленно превращалось в глиняные черепки. Утрата, утрата...