Я вздохнул.
Что ж, таково время, в котором мы живём. Время, в котором на взрослого человека, пытающегося подружиться с ребёнком, если он не является его родственником, смотрят одинаково косо по всему так называемому цивилизованному миру. Чего уж говорить о 28-летнем мужчине, каждый вечер встречающемся с 13-летней девочкой на задворках своего дома. Какие тут могут возникнуть мысли? Какие идеи? Если об этом узнают, позорный ярлык будет приклеен раз и навсегда. Сколько ни отрицай, сколько ни клянись - его не отдерёшь и не смоешь. И отсутствие доказательств тут не имеет ровно никакого значения. И даже переезд в другой город не станет благостным спасением. Одно слово, один паскудный слушок - и всё начнётся сызнова. Ведь никто в нашу странную, противоестественную эпоху не смог бы поверить, что два этих человека встречаются лишь затем, чтобы выслушать один другого безо всякой задней мысли.
Но самое скверное в том, что эта болезнь, эта проказа подозрительности, излечения которой мы не дождёмся ещё целые столетия, поражает человека независимо от его способности противостоять давлению общественного мнения. Ибо задай вопрос самому себе, попробуй ответить прямо, без увёрток - и признаешь своё поражение. Нет, ты бы тоже этого не допустил. Нет, ты точно так же не доверяешь людям, как и все. И не только реклама тебе это советует. Советует сама жизнь. Факты. Случившееся. Статистика. Все твердят одно и то же: не поддавайся, замкни дверь, пошли к чёрту. И не согласиться с этим так же трудно, как отказаться от собственной личности.
Но душа...
Душа вопит и воет, чувствуя, что её обокрали. И ещё больше воет от непонимания, кто же именно её обокрал.
Так и я с первого же дня, словно в будущем мне предстояло вершить суд над самим собой, совершенно неосознанно выработал себе целый свод правил общения с Мирой. Не пускать её через калитку. Не позволять заходить ей в дом - хотя и по иной причине, чем это запрещалось делать остальным. Не задерживать её дальше полуночи. Не прикасаться к ней. И даже стараться поменьше смотреть ей в глаза.
И, хотя выполнять эти правила было довольно легко, их соблюдение ввергало меня в неловкость, отстранение и даже стыд. Они не давали мне полностью почувствовать родство душ, не давали раскрыться бутону настоящей дружбы.
Словно прочитав мои мысли, Мира сказала:
- Вчера видела Надежду Борисовну.
- Кого? - спросил я.
- Надежду Борисовну. Встретила её, когда от вас уходила.
- Кто это?
Мира посмотрела на меня так, словно это я не знал расположения орбит планет Солнечной системы по мере удаления от Солнца.
- Ваша соседка. Надежда Борисовна. Учительница.
Я перебрал в памяти лица своих соседей, выбрал из них лицо пожилой, лет пятидесяти, очкастой женщины с лицом советской интеллигентки. Потом показал на дом, расположенный по улице справа от моего.
- Это которая там живет?
- Нет. Там живет Валентина Прокопьевна, бухгалтер. А Надежда Борисовна - там.
Она показала на дом, расположенный слева. Мне припомнилась улыбчивая, молодая, симпатичная женщина. И красное платье в белый горошек. И тоже очки. И белобрысый муж с загорелыми руками.
- Ага, - сказал я. - Ну так и что?
- Спросила, куда это я ходила так поздно.
И Мира серьёзно посмотрела на меня. У меня внутри так всё и пересохло.
- И что ты сказала?
- Сказала, что за спичками.
- Спичками?
- Ну да. У нас же старая газовая плита. Я уже давно эту причину придумала. Вот и выдался случай использовать.
- А она что?
- Сказала, что лучше бы зашла к ней. А я говорю, что, мол, давно вас знаю, много раз выручали.
- Лишняя подробность.
- Не думаю.
- По-твоему, она не скажет твоим родителям?
- Ой, да она забудет об этом уже... Уже сегодня забыла. Наверняка.
Однако мне, уже давно потерявшему веру в недолговечность человеческой памяти в необходимые моменты жизни, от этих слов не полегчало.
- Всё будет в порядке, - сказала Мира. Потом подумала и добавила: - Хорошо, по крайней мере, что она не встретила меня тогда, когда я шла к вам. Иначе вечер бы провалился.