- Ну вы же сами понимаете. Не можете не понимать.
- Мм... Ты хочешь сказать, что... Сейчас тебе интересно, что у меня дома. А мне интересно, что ты себе воображаешь. Если мы расскажем друг другу обо всём - то каждый лишиться любопытства и фантазий. Так?
- Да, именно. И, как вы понимаете, ничего хорошего из этого не выйдет.
- Я понимаю, но... Нельзя же сказать, что мы должны совсем ничего не знать, а лишь наслаждаться игрой воображения.
- А я и вовсе не говорю, что так должно быть со всем. Знание необходимо. Но есть какие-то вещи, которые... словно сами напрашиваются на то, чтобы оставаться загадкой. Особые, доверчивые вещи, чьё доверие лучше не предавать. Я не знаю... Этого не объяснить словами. Тут нет никакой логики. И знаете ещё что?
- Что?
- Сам разговор о тайне убивает тайну. Поэтому давайте сменим тему.
«Мы должны встречаться только здесь, на этом заднем дворе. Только здесь - и нигде больше. Потому что большинство людей не ценит место. Они встречаются в разных местах и не дорожат ни одним из них. И потом, в конце концов, им нечего вспомнить.
Мы должны искупаться в этом дожде. Вобрать его в себя. Напитаться холодом и сыростью. Чтобы потом, лёжа в теплой кровати, вспоминать эту беседу - каждое слово, каждую подробность. Мы должны промокнуть, чтобы сотворить воспоминание, которое согреет нас в лютый холод и освежит в самый жаркий день. Воспоминание - словно позабытая любимая мелодия детства, донёсшаяся из проехавшей машины. Воспоминание - всегда что-то приятное в неприятной обстановке».
Окно по другую сторону от двери чёрного хода вспыхнуло светом. Мы повернули головы налево, глядя на дождевые светлячки и думая о своих пророчествах.
- Ну вот и всё, - сказала Мира.
- Почему это всё? Мы можем поговорить ещё. Не так уж и поздно.
- Нет. Думаю, мне пора домой.
Она спрыгнула с завалинки и оттряхнула юбку. Мы пошли к забору. Улица уже сияла огнями, напоминая подожжённый изнутри огромный термитник.
Мне стало немного обидно, но я понял причину её ухода. Продолжить беседу действительно было бы трудно. А, возможно, она вообще могла состояться только в такой обстановке - не просто в темноте, а тогда, когда неким шестым чувством ощущаешь, что по проводам не течёт электричество.
Я так и не задал ей самый главный вопрос - банальнейший вопрос, задаваемый подросткам перед тем, как они перестанут зваться детьми. Банальнейший, но в наших отношениях приобретший словно новое качество. Как золотая монета, с которой вытравили медное покрытие.
Но, подумав какое-то время, я решил, что не буду задавать этого вопроса и в дальнейшем. Пусть ответ на него останется для меня загадкой.
***
Комната была бумажной. Шорох дождя наполнял её. Словно развязная гостья, в моей кровати крепко спала ночь. Я лёг в её холодные объятия, чувствуя, как ноги ломит забытой болью детства.
Спустя полчаса дверь медленно, со скрипом отворилась под напором кошачьего тела, вставшего на задние лапы. Берке бесшумно прошёл через комнату и вскочил на кровать, сев у моих ног.
Попеременным движением плеч я медленно скомкал подушку и приподнял голову, чтобы понаблюдать за котом.
Берке недвижно сидел минут пять, наблюдая дождь в окне. Свет фар далёкой машины, мотора которой даже не было слышно, на мгновение выхватил из тьмы пару стеклянных глаз - словно замёрзшие в великой усталости очи умирающего мудреца. Посидев еще немного, Берке тяжело рухнул на кровать боком, однако, тут же привстал и начал бесцеремонно лизать себя между ног. Наконец, он лёг, обхватив голову лапами.
Под веками сияли звёзды. Я думал о двух огромных, бесплотных, одинаковых существах. О двух печальных старцах. Каждый из них одиноко сидел на своей планете, как на стуле, подперев подбородок рукой и свесив ноги в звёздную тишину. Планеты медленно кружили по вытянутым и некомпланарным орбитам в лишённой жизни системе. И столь же задумчиво, как течение времени, старцы смотрели то себе под ноги, то на далёкое красное солнце, отвергнувшее их так давно, что они и не помнили.
Но раз в несколько тысяч лет планеты сближались. И тогда наступал праздник. И тогда звёзды останавливались. И тогда старцы улыбались, выпрямляли спины, приветственно махали друг другу сморщенными руками и торопливо продолжали философскую беседу, оборвавшуюся много веков назад...
Я уснул, так и не застав момента, когда кончился дождь.
5. ЛЕПЕСТКИ БЕЗУМИЯ
День прожигает во мне дыры, пробивает бреши, вырывает куски. Каждый вечер, черпая себя из эфира, я пытаюсь воскреснуть, зная, что ночь продолжит мой непосильный труд. Всякий раз не до конца. Две девятки, а за ними - их же непостижимый ряд. Я - комета, теряющая газ. Дерево, роняющее бессчётные листья. Я распадаюсь, выветриваюсь, крошусь - как всё, что сухо и ломко. Восторг уходит, радость тускнеет, новизна обрастает плесенью, и вспоминать остаётся лишь то, о чём не хочешь. Ностальгический стыд. То, что убило. Лиловое и зелёное.