Она снова села и взяла телефон в руки.
А он чувствовал, прямо физически ощущал - сильнее, чем когда бы то ни было - две прозрачные, пульсирующие сферы вокруг них. Сферы, которые, словно подчиняясь неизвестному типу физического взаимодействия, никак не позволяют себе прикоснуться друг к другу.
Скоро они перестанут даже пульсировать.
Всё её чтение составляли страницы «ВКонтакте», каталоги мод и анекдоты на полях дурацких, вечно повторяющих самих себя сканвордов, которые она разгадывала меньше чем наполовину, выводя изящным почерком «акулист» и стопоря дело на несколько недель, прежде чем обнаруживалась ошибка.
- Ой! Вот ведь! А я-то столько думала, почему не подходит...
Она игнорировала запятые. Точки вызывали у неё тоску. Она ставила по десять восклицательных знаков подряд и спрашивала, не вопрошая. Остальную пунктуацию она определила как «знаки спотыкания». Рифмующиеся глаголы были для неё вершиной поэзии, а дискотечные «долбилки» - единственно понятной музыкой.
Она не знала географию. Не знала биологию. Не знала историю. Она не понимала, что из-за дорожных затрат покупка со скидкой обойдётся дороже, чем в ближайшем магазине. Она на полном серьёзе могла подумать, что фиброаденома молочной железы - это выпирающий край сердца. Она считала, что «христианство на Древнюю Русь завезли евреи, а до этого у нас было православие». И ей вовсе не надо было путать Канта с Контом - ведь она даже не отличала судопроизводство от судостроительства.
Он претерпевал, отказывался верить, глушил в себе стыд какими-то расплывчатыми понятиями вроде «детской непосредственности», «чистой души» и «истинной женственности». Он считал, что сможет всё исправить. Сможет озарить этот тёмный чулан огнём любви. Создать её заново.
Но день ото дня надежда таяла. Таяла - пока не стала туманной мечтой о музе, сидящей на его письменном столе в ожидании космических эпифаний. И лицо этой музы было совсем не похоже на лицо девушки, уткнувшейся в телефон.
***
Я вставил ключ в замочную скважину и повернул его два раза. Щелчок. Дверь не открывали так давно, что она словно приклеилась к косяку. Раньше, помнится, она слегка отходила.
Сердце билось как перед собеседованием. Затаив дыхание, я толкнул дверь.
Внутри стояла тьма. Воздух был обыкновенным, разве что немного пахнул пылью. Странно, подумал я, но пыль везде пахнет одинаково, независимо от помещения и того, что в нём находится. Я сделал пару шагов, оставив дверь приоткрытой. Темнота пугала, но что-то во мне протестовало намерению включить свет.
Когда глаза привыкли к скудному освещению, я стал разглядывать предметы - предметы, которые признавались мозгом как знакомые лишь спустя пару секунд после взгляда на них. Постель. Кресло. Столик, на котором до сих пор остался отпечаток стоявшего монитора. И комод, заключавший в себе немного женской одежды. Одежды, за которой уже никто не придёт. Я вынес всё, что мне принадлежит. Здесь остались лишь мои дары. Дары, преподнесённые мраку.
На комоде стоял плюшевый медвежонок. Я взял его, побил об стенку, чтобы стряхнуть пыль. Затем поднёс к падающему из коридора свету.
На макушке до сих пор была видна маленькая тёмная полоска.
- Ой.
- Что такое?
- Я испачкала его тушью.
- Дай посмотреть... Ну вот, ничего-то тебе доверить нельзя.
- Да ладно. Я его постираю.
- Он станет мешком, если его постирать.
- Ну... ну ладно. Всё равно же я его люблю.
- Покорми его.
- Что?
- Покорми его сисей.
- Совсем дурачок, что ли?
- Это же наш маленький.
- Нет у нас маленького.
- Но будет ведь когда-то. Тебе надо потренироваться.
- Не сходи с ума. Это ты маленький.
- Конечно, маленький. Мне тоже нужна сися.
- Отвянь, малявка.
- Папочка хочет молочка!
- Нет у меня молочка. Пошляк.
- Не пошляк, а половой романтик. Так-то.
Я положил мишку на место и огляделся. Файл с рассказом должен быть где-то здесь. Сказка на ночь. Ей не понравилось. А потому и мне. Впрочем, ненадолго, ибо она быстро истратила кредит доверия её способностям к оценке какого-либо творчества. Хотя... а что не истратила?
Я подошёл к постели.
Казалось, на ней было гораздо меньше пыли, чем на всём остальном. Или же в темноте было не так заметно. Или же пыль стала частью ткани... Две подушки, одно одеяло. Скомканность в центре, будто здесь спал лишь один человек. Я зажмурился, пытаясь отогнать воспоминания, и прямо так, с закрытыми глазами, сунул руку под подушку. Холодная щель под лежачим камнем. Холодное кажется влажным. Там не было ничего.
Я сунул руку под другую подушку и услышал шелест бумаги. Есть!
Нет.
Я извлёк на свет тетрадный лист, сложенный вдвое.