И после того, как обдумаешь вариант возврата к каменному веку жестов, а также телепатического будущего, начинаешь понимать, что не этикет как таковой вызывает в тебе отвращение, а его главная, осевая черта - повторяемость, которая не исчезнет ни в какой его ипостаси. Повторяемость, столь ненавистная любому творческому уму, так как не оставляет последнему никакой надежды.
Но сейчас я не узнавал себя. Это вырвавшееся из меня «спасибо» не было фальшивым, и я понял - почему. Моя душа невероятно истосковалась, изболелась по искренности. Искренности признания того, что твоё дело - не пустая трата времени, не детские игрушки, не бессмысленные манипуляции. Я тосковал по этому всю жизнь.
Я сменил множество хобби, но ни одно из них не находило понимания среди моих родственников и знакомых. Вместо этого я слышал только постоянные упреки. «Это не принесёт тебе денег». «Это не сделает тебя успешным человеком». «Занялся бы лучше чем-то полезным». «Твои ровесники уже так многого добились, а ты до сих пор сидишь на месте». «Женился бы уже - всю дурь из головы сразу бы вышибло». И это лишь самое мягкое.
А горестнее всего мне становилось тогда, когда человек, казавшийся мне тем самым, долгожданным братом по духу, узнав о моих увлечениях, задавал простой, односложный вопрос, надолго отнимающий у меня охоту продолжать своё дело, а порой и вовсе убивающий это желание:
«Зачем?».
Как голое дерево, ждущее весну, моя душа все эти годы ждала признания в обмен на признательность. И вот неожиданно оказалось, что мне не особо-то и нужно мнение тех, кто старше и опытнее меня. Не нужно памятников после смерти, которых я всё равно не увижу. Не нужно похлопываний по плечу от седых профессоров, президента или даже Нобелевского комитета. Ибо я думаю, что никто из них не смог бы подарить мне большего ощущения своей полезности и значимости, чем эта маленькая, невзрачная девчонка-из-за-забора, для которой мои жалкие исследования были самым важным делом на свете.
- Вы ведь уже назвали её? Какое у неё имя?
Я поморщился.
- Вообще-то, личные имена экзопланетам не дают. Их называют по имени звезды. К примеру, наша звезда называется KBF 63949+10. Тогда первая обнаруженная в её системе планета будет названа KBF 63949+10 b. Следующая - KBF 63949+10 c. И так далее.
Теперь поморщилась она.
- Фу, уродски. Представляю, как человек говорит: «Я полетел на КейБиЭф шестьдесяттритысячидевятьсотсорокдевятьплюсдесять си».
- Это было бы уродски, если бы люди летали к этим планетам. Но пока это - лишь номера в каталоге. Никто их, по сути, и не произносит. Их только пишут. И такие названия очень удобны для номенклатуры...
- Всё равно уродски.
Я пожал плечами.
- Неужели никто не даёт планетам нормальные названия?
- Почему же, дают. Только неофициально. 51 Пегаса b, например, некоторые называют Беллерофонтом. А ещё есть Осирис...
- Ну, это тоже не то.
- В смысле? - не понял я.
- Я имею в виду... Почему мы вообще должны называть звёзды и планеты уже затасканными именами? Ведь это совершенно новые миры! Почему нельзя выдумать абсолютно новое слово, обозначающее только имя небесного объекта и ничто другое? Ведь столько разных слов крутится на языке, ожидая своего произношения и вхождения в мир...
- Каких таких слов?
- Да всяких. - Она закатила глаза. - Ташладак. Рудгав. Глуфаций. Зез. Кафликун. Цлак. Певинака. Кулубрик. Нилиппантра. Дас-а-Крух. К’хланнш. Кудажав. Даппра. Тидруни...
- Похоже на ответы к кроссворду Антона Ольшванга, - усмехнулся я. - Ладно, ладно. Я тебя понял.
- Так почему?
- Не знаю. Либо людям нравится вносить дополнительный смысл в старые слова, либо...
- Воображения не хватает.
- Ну да. Возможно, звёзды и планеты должны называть дети. Вроде тебя и Венеции Берни. Хотя, если подумать дальше... кто дал нам право давать имена звёздам и планетам? Или вообще называть их звёздами и планетами? Ведь они неизмеримо старше и могущественнее нас.
Она прищурилась.
- Я тоже об этом не раз думала. Но сейчас вы, кажется, издеваетесь.
- А ты проницательна, - заметил я.
- Нужны же хоть какие-то обозначения. Не для них, а для нас.
- Само собой.
Она некоторое время постояла, устремив свой взгляд в ту же сторону неба, что и телескоп. Губы её шевелились, порождая еле слышимые звуки.
- Что ты там бормочешь? - спросил я.
- Вы должны дать этой планете имя.
- Я?
- Да. - Она подняла брови. - А вы что...
- Сомневаюсь, что мне нужно какое-то имя. Достаточно и того, что я о ней знаю.