Твоя искусственная необычность. Анемичное, ломкое растение, выращенное во тьме. И эти приступы, о, эти приступы - вопящая душа, пытающаяся сказать тебе, что ты погряз во лжи. Что ты лишь имитируешь чувствительность, которую давно в себе замуровал. Что большинство людей смотрит на мир без шор, слушает его чуткими ушами, чувствует острым обонянием. А тебе лишь изредка и всё реже выпадает шанс побыть обычным - обычным! - на пару минут.
Потому-то они и насмехаются. Потому-то ты и посмешище. Ведь ничто так не достойно насмешки, как неестественность.
Когда ты в последний раз испытывал сильные, искренние чувства? Ухмылка вместо хохота. Нытьё вместо плача. Ворчание, а не гнев. Презрение, сменившее ненависть. Вялая страсть заместо жертвенной любви. И только страха, только страха в тебе - хоть отбавляй. Ты боишься выйти на улицу. Твоё сердце обрывается, услышав звук будильника, зовущего на работу. Ты не решаешься взять телефонную трубку, а от необходимости кому-то звонить тебя едва не хватает инфаркт. Ты боишься улыбок и взгляда в глаза. Боишься вежливых слов и благих пожеланий, окрашивающих лакмусом твоё лицемерие. Боишься любого ответа, который разобьёт вдребезги всю надутую важность твоего лживого вопроса.
Ты читал романы, ты искал человека. Но зачем тебе человек? С чего ты взял, что достоин отбирать у него счастье, гасить огонь радости к жизни, предлагая взамен лишь депрессию и занудство? Что ожидать от того, кто смотрит лишь в день, которого больше никогда не наступит? Что можешь предложить ты живой душе, кроме смерти, которой ты полон?
Ты обладал какой-то жалкой властью. Тебе многое разрешалось, но ты не хотел ничего. Тебя освобождали от работы, беготни, общения, и ты завёртывался в одеяло, погружаясь в чтение. В надежде найти жизнь, похожую на свою. Ты искал её долго, ты ищешь до сих пор, хотя энтузиазм и подувял. И это закономерно. Ведь и до дурака когда-то доходит. Ведь пора бы уже понять, что этого просто не может быть. И не потому, что книги лживы. И не потому, что этот поиск труден. А потому лишь, что жизни как таковой у тебя - нет.
Нет.
Меня выворачивало, хотя в желудке ничего не было. Я отщёлкнул бычок, когда понял, что не смогу докурить его до фильтра, а потом стоял, упёршись руками в колени, кашляя и сплёвывая тягучую жёлтую слюну. Отдышавшись, я выпрямился, чувствуя, что нервы мои на пределе. Руки дрожали. Большой палец и мизинец, согнувшись, потянулись к безымянному, чтобы начать привычную игру...
Тут же я застыл и взглянул на руку. Потом на другую. Затем пошарил в карманах.
А после повторил все манипуляции ещё раза два. Безрезультатно.
Золотое кольцо пропало.
Какое-то время я стоял на месте, пытаясь вспомнить, куда я мог его деть. Потом понял, что и не мог: я никогда его осознанно не снимал, разве что в ванной. Как назло, кольцо обладает той особенностью, что мы не сразу замечаем его отсутствие. Иногда, правда, оно снималось само, падало с пальца, но обычно это происходило во время сна. Быть может, я сам его и снимал, занимаясь во сне той же игрой, что наяву. Да, иногда оно падало от неловкости при переодевании, но не заметить этого было невозможно.
Но стоп. Дайте вспомнить, дайте вспомнить...
Эми Паркер. Когда она сидела рядом, кольцо было при мне. А потом?
Я развернулся и проделал обратный путь до остановки с голубыми стенами, тщательно всматриваясь в землю.
Ничего.
Во сне. Значит, во сне. Не торопи меня водитель и кондукторша, я, быть может, и заметил бы возле себя лежащее украшение. Возможно, оно даже лежало у меня на коленях и упало, когда я встал, а я не заметил этого, так как был слишком ошеломлён пробуждением.
Думаю, я так никогда и не узнаю правды.
Смирившись с потерей кольца, я выпрямился и увидел группу людей, приближающихся ко мне со стороны деревни по противоположному краю дороги. Юноши и девушки, чьё происхождение безошибочно угадывалось по дешёвой безвкусице в одежде - ядовито-зелёные кроссовки, брюки кофейного цвета, однотипные вздувающиеся куртки - и какому-то особому, расслабленному оттенку в лицах. Дети земли. Они бегали, обнимали, щекотали, поднимали друг друга в воздух, устраивали потешные драки, громко смеялись. Наконец, собравшись в кучку, они остановились прямо напротив меня, оживлённо беседуя и прерывая разговор лишь тогда, когда их глаза останавливались на мне.
Поначалу оробев и посчитав, что им от меня что-то надо, я через пару минут пришёл к более логичному объяснению: похоже, там всё-таки была автобусная остановка, хотя никаких примет на это и не указывало. Делать мне здесь было больше нечего, поэтому я перешёл дорогу.
Когда я оказался рядом, разговоры притихли. Смеха стало меньше. Быть может, мои одинокость и хмурость навели на них мысли о моей ненормальности. Может, они приняли меня за какого-то маньяка или тяжелобольного, в чём были не так уж неправы. Скорее же всего, это было обычное благоговение сельских жителей перед городским обитателем - хотя не более чем пять лет назад я сам был одним из них.