Автобус появился из-за поворота спустя десять минут. Мы дружно сели внутрь. Я последним оторвал ногу от земли, снова сделав остановку незримой.
Я долго ехал, глядя в окно на проносившиеся мимо стволы берёз с лежащим на них нежным румянцем заката. Когда лес поредел и стали попадаться первые строения близящегося города, я отвёл взгляд и окинул им салон. Молодые люди продолжали беседовать и смеяться, парни приобнимали девушек, вызывая на их лицах трогательно заговорщицкие улыбки. Рядом же со мной сидел угрюмый мужик лет сорока, читающий какую-то газету. Его нижняя губа почти скрывала верхнюю, а глаз не было видно из-за толстых стёкол очков.
С глубокой тоской я осознал, что этот серый, молчаливый человек давно стал мне гораздо ближе и понятнее, чем те весёлые, беззаботные лица, с которыми меня должно связывать общее десятилетие.
Вздохнув, я неторопливо проверил карманы ещё раз. Кольца в них, конечно, не оказалось. Всё, что я обнаружил - так это то, что у меня осталось всего лишь двадцать рублей.
Свет в окне
Я шёл, извергая из себя все отвратительные слова, которые знал - то полушёпотом, когда замечал людей поблизости, то почти криком, когда улица вновь становилась пустынной. Голод стал болью, жажда - песком, набившим рот, усталость - самой смертью. Я проклинал гопника, которому отдал последние деньги, способные меня накормить и напоить, на которые я мог бы вызвать такси, избежав этого долгого похода домой. Меня трясло и знобило, и согреть меня могла лишь ненависть. Я ненавидел эту субботу, жалел, что вообще вышел сегодня на улицу, ненавидел этот город и всех людей, что в нём живут. Ненавидел погоду, осень, грязь под ногами, лужи и трещины в асфальте. Ненавидел регион, страну, весь мир и самого себя.
Мой излюбленный приём - зайти в автобус, быстро пробиться к окну и расположиться у него с засыпающим видом, надеясь, что кондуктор примет тебя за пассажира, давно оплатившего проезд, - в этот раз не нашёл применения. Автобус был полупустым, а кондукторша сидела прямо возле дверей, взимая деньги с тех, кто выходил.
Сверившись с картой на телефоне, изучив маршрут автобуса, я понял, что у меня даже не получится выйти пораньше, чтобы срезать расстояние до дома. Нет, ближайшей к дому точкой этого маршрута была конечная, автовокзал.
Но ближайшая - не значит близкая. Скользя пальцем по экрану, я потерял счёт кварталам. Мне предстояло пройти пешком полгорода.
Сначала я едва не бежал, но затем накопившаяся боль в икрах заставила меня снизить темп. Я медленно преодолевал перекрёсток за перекрёстком, то предаваясь бессильной злобе, то, устав от сквернословия, бессильно замолкая. Солнце давно зашло, повсюду зажглись фонари, светофоры более не показывали цифр, машин поубавилось, а люди попрятались по домам и дворам. Иногда, правда, я встречал пожилые пары - она держит его под руку, он смотрит вперёд, - тихо беседующие о деньгах, работе и ужине. А пару раз на глаза мне попались шатающиеся, словно зомби, силуэты, вынуждающие меня огибать их, переходя дорогу.
Заметив в просвете между домами скамейку, озарённую, словно квестовый персонаж в компьютерной игре, одиноким конусом света, я не смог сдержать соблазна и, несмотря на позднее время, свернул прямо к ней.
Я сидел под фонарём, словно приговорённый, повесив голову, глядя на землю между башмаков. Мысли мои путались, я даже не вполне осознавал, где нахожусь. Мир был чёрно-белым и хлипким, он колыхался, его грани кривились и смазывались. Казалось, даже почва подо мной медленно колеблется, совершая глубокие вдохи и выдохи гигантского животного, и я бы не удивился, если бы в следующий момент очнулся в своей постели, а за окном полыхало утро...
Вдруг что-то тюкнуло, будто клювом, меня в висок. Неожиданно и довольно больно.
Хлопая глазами, я поднял голову и осмотрелся вокруг. Никого.
Так. Либо это заблудшая птица, либо я схожу с ума...
Чуть поодаль, немного за границей светового круга, белел на земле какой-то предмет. Я немного посмотрел на него, прежде чем сообразил, что он привлёк меня именно тем, что до этого я его не замечал.
Поднявши предмет и поднеся его к свету, я разглядел бумажный самолётик. Вывернув наизнанку его фюзеляж, я прочёл единственную фразу, написанную ручкой на чистом, в клетку, листе: