«Скажи, как давно ты смотрел на звёзды?».
Я провёл пальцем по красивым, изящно выведенным буквам. Палец окрасился синим, буквы расплылись.
Ошеломлённый, я уткнулся взглядом в строку. Не знаю даже, что меня в ней так поразило, почти напугало - её странная доверительность или же способ доставки. Я вскинул голову и посмотрел: сначала в небо, невольно исполняя желание автора записки, потом - на окна ближайшего дома.
И тогда заметил её.
На третьем этаже, за оконным стеклом, полностью разместившись на подоконнике, - задумчиво сидела и курила девушка. Прекрасная девушка. Луноликая, с немного восточными чертами, с пышными тёмными волосами, спадающими на купальный халат, не скрывающий изумительно красивых обнажённых ног. Нежная рука, свободная от сигареты, проходила под небольшой грудью, вздымающейся от частых затяжек. Взгляд её рассеянно блуждал по неизвестным мне стежкам на полотне ночи. Пока не остановился на мне.
И тогда рука застыла, не донеся сигарету до губ.
В тот же момент грудь мою обдало жаром, голову наполнил блаженный туман. Ощущение сказки усилилось, и я верил этой сказке, верил в вернувшуюся юность, в любовь с первого взгляда, не требующую слов. Оживший, материализовавшийся образ, который возник во мне давным-давно без явной на то причины, словно был заложен самой природой, которым я бредил все годы переходного возраста, а, возможно, и намного раньше, - он смёл, выветрил из моей памяти все предыдущие попытки и ошибки, перенёс меня к начальной точке лабиринта, в котором я давно запутался, и сказал мне, что всё ещё может выйти иначе, что ничего не потеряно, надо лишь свернуть в нужную сторону, и поворачивать надо прямо сейчас, пока не слишком поздно, пока сердце моё не иссякло, не стало сухим и ломким, как ветвь мёртвого дерева, пока держится контакт глаз, пока свет ещё теплится в этих далёких окнах, обещая приют ночному страннику, приют, которого он так и не найдёт, если нечаянно отвернётся, пока то прекрасное и навеки неведомое, что таится в каждой женщине, ещё направляет на меня свой ослепительный луч, который, подобно лучу маяка, тут же становится невидимым, стоит линзе Френеля повернуться хоть на один градус...
Позади девушки возникли два силуэта.
Привстав, она выбросила окурок в форточку и соскочила с подоконника, повернувшись ко мне спиной. Два парня, голые по пояс, подошли к ней с обеих сторон, держа каждый по бутылке пива в руке. Один из них что-то сказал ей, и она засмеялась, согнувшись пополам, затем взяла у него бутылку и, сделав несколько глотков, вернула её. Парень тоже отпил и продолжил разговор, то и дело гладя собеседницу по плечу. Второму, похоже, это надоело и он, медленно скользнув по спине девушки свободной рукой, с силой сжал ей ягодицу, сморщив купальный халат. Она с улыбкой обернулась к нему. Поговорив ещё буквально пару минут, трио направилось вглубь комнаты, туда, где тускло горел жёлтый свет. Рука второго парня, разве что ослабив хватку, всё ещё покоилась на мягком месте девушки.
Раздавленный, я неподвижно сидел, скомкав в руке записку-самолётик и уперев тупой, кретинический взгляд в опустевшее окно. Веки мои горели, готовясь дать выход горячей влаге. Мне стоило большого усилия не допустить этого.
Шмыгнув носом, я ещё раз посмотрел на записку и обвёл взглядом окна, ища хоть какой-то признак того, что за мной наблюдают. Признака не было.
Встав со скамейки и покачнувшись, я медленно положил записку в мусорную урну - словно в почтовый ящик, чьё содержимое отправится на адрес без возврата, в конец всего сущего - в страну смерти, чьи владения растут с каждой минутой, каждой секундой, каждым ударом стареющего сердца.
Уснуть побеждённым
Миниатюрный театр, чей безоконный бок подсвечен сверху матовыми бутонами электросвета. Надпись удивительно чёткая, словно набрана по трафарету. Ни единой ошибки, даже в пунктуации. Город последний раз за сегодня общается со мной. Чёрными буквами по розовой освещённой стене: «Стала жизнь на день короче. Счастья нет, спокойной ночи».
Он шёл под уличными фонарями в сопровождении десятка зыбких теней, раскинувшихся вкруг него косой звездой, словно чужие, но возможные я, решившие напомнить о себе. Они обступали его, как советники - нерешительного короля, отставая и нагоняя, убивая и поддерживая друг друга, и всё шепча, шепча слова, похожие на шелест мёртвой листвы. И от шёпота этого не было защиты, нельзя было отгородиться, заткнув уши, войдя в вакуум, ибо звучал он самой пустотой. И был он точно песня, противная сознанию, но в силу особенностей своей гипнотической композиции безостановочно им повторяемая, так что спасти от неё могла лишь мелодия иного рода - та, что давно задохнулась в беззвучии, в пыли тяжёлых портьер, скрывающих эры и эпохи одного человека.